абсолютно-ценного  в  исканиях   духовных   пионеров  той   эпохи.  И   если
позволительно афористически наметить, в чем должен состоять этот поворот, то
мы  закончим наши критические размышления одним положительным  указанием. От
непроизводительного, противокультурного нигилистического морализма мы должны
перейти к творческому, созидающему культуру религиозному гуманизму.

А. С. Изгоев. ОБ ИНТЕЛЛИГЕНТНОЙ МОЛОДЕЖИ

     (Заметки об ее быте и настроениях)

     I

     В  Париже  мне пришлось  довольно  близко наблюдать  одну очень хорошую
семью русских  революционеров.  Муж кончал  курс "Медицинской  школы"  и,  в
отличие  от   большинства   своих  русских  товарищей,  работал   много,   и
добросовестно,  как  того  требуют  французские  профессора. Жена  --  очень
энергичная,  интеллигентная  женщина, решительная и боевая,  из разряда  тех
русских   женщин,  которых  боятся  из-за  их   беспощадного,  не   знающего
компромиссов языка.
     Они были социалистами-революционерами,  и их убеждения не расходились с
их  делом, что они и доказали в  революционное время: и  теперь  оба, муж  и
жена, несут суровую  административную кару. В Париже, когда я их знал, у них
был десятилетний мальчик, живой  и  умный, которого  они очень  любили.  Ему
отдавали они свое свободное  время, остававшееся  от занятий  и общественной
деятельности  в русской  колонии, где они по праву занимали одно  из  первых
мест.  Отец  и  мать  много  работали над развитием  своего  сына,  которого
воспитывали в направлении своих  взглядов: рационалистических, революционных
и социалистических.  Мальчик присутствовал при всех разговорах  взрослых и в
десять лет был прекрасно  осведомлен и о русском царизме, и о жандармах, и о
революционерах. Нередко он вмешивался, в разговоры взрослых и поражал своими
резкими суждениями, чем,  видимо, радовал своих родителей. Воспитание велось
так, что мальчик был с родителями "на товарищеской ноге". О Боге, о религии,
о попах мальчик слышал, конечно, только обычные среди интеллигенции речи.
     И  вот однажды отец  мальчика сделал открытие, которое страшно поразило
его и перевернуло вверх дном  все его представления о своем сыне. Он увидел,
как на улице его  сын подошел к католическому  священнику,  поцеловал у него
руку  и получил  благословение.  Отец  стал  наблюдать  за сыном.  Скоро  он
подметил,  как тот, отпросившись  играть со своими французскими  приятелями,
забежал  в католический храм и там горячо молился. Отец решил переговорить с
сыном. Мальчик после некоторого  запирательства  рассказал  все.  На вопрос,
почему же он проделывал все это тайком, мальчик чистосердечно признался, что
не  желал  огорчать папу и маму. Родители  были  действительно  гуманными  и
разумными людьми, и они  не  стали насильственно искоренять в своем мальчике
католические симпатии.
     Чем кончилась эта  история,  не знаю. В России мне довелось следить  за
деятельностью  этой четы  лишь по газетам,  сообщавшим маршрут их  невольных
передвижений. Что сталось  с  их  сыном, мне неизвестно. Думаю,  что едва ли
наивная католическая вера мальчика могла надолго устоять против разъедающего
анализа  родителей-рационалистов,  и  если  не   в  Париже,   то,  вероятно,
впоследствии в России мальчик вошел в революционную веру своих отцов. А быть
может, произошло что-либо иное...
     Я  рассказал  эту  историю  лишь   как  яркое,  хотя  и  парадоксальное
свидетельство, иллюстрирующее один почти  всеобщий для русской интеллигенции
факт:  родители  не  имеют  влияния  на  своих  детей.  Заботятся ли  они  о
"развитии" своих детей или нет, предоставляя их  прислуге и  школе, знакомят
ли  они  детей со  своим  мировоззрением или скрывают его,  обращаются  ли с
детьми  начальственно или  "по-товарищески",  прибегают ли  к  авторитету  и
окрику  или  изводят  детишек длинными,  нудными  научными  объяснениями, --
результат  получается  один  и  тот  же.  Настоящей,  истинной  связи  между
родителями и детьми не устанавливается, и даже очень часто наблюдается более
или менее  скрытая враждебность: Душа ребенка  развивается  "от противного",
отталкиваясь  от  души  своих  родителей.  Русская  интеллигенция  бессильна
создать свою семейную традицию, она не в состоянии построить свою семью.
     Жалобы  на  отсутствие  "Идейной преемственности" сделались у нас общим
местом именно  в  устах радикальных  публицистов. Шелгунов[60]  и
публицисты  "Дела"   дулись  на  "семидесятников",  пренебрегавших  заветами
"шестидесятников". Н. К. Михайловский немало горьких слов насказал по адресу
восьмидесятников и последующих поколений,  "отказавшихся от наследства отцов
своих".  Но  и этим отказавшимся от наследства детям в свою очередь пришлось
негодовать на своих детей, не желающих признавать идейной преемственности.
     В   этих  горьких  жалобах  радикальные  публицисты  никогда  не  могли
добраться  до  корня, до семьи,  отсутствия семейных традиций, отсутствия  у
нашей интеллигентной семьи всякой воспитательной  силы. Н.  К. Михайловский,
следуя  обычному шаблону,  объяснял  разрыв между  отцами  и детьми  главным
образом  правительственными  репрессиями, делающими  недоступной  для  детей
работу  предшествующих  поколений. Надо ли говорить, насколько  поверхностно
такое объяснение.
     В  опубликованной недавно пр[иват]-доц[ентом] М. А.  Членовым  "Половой
переписи  московского  студенчества" имеется  несколько  любопытных данных о
семейных  отношениях нашего студенчества.  Большинство  опрошенных студентов
принадлежат  к   интеллигентным  семьям  (у  60  процент[ов]  отцы  получили
образование не ниже среднего).
     При опросе по  меньшей  мере половина студентов удостоверили отсутствие
всякой духовной связи с семьей.
     Но  при ближайшем рассмотрении  оказывается,  что  и  у тех  студентов,
которые признали наличность близости с родителями, она ни в чем серьезном не
выражается,
     Например, на вопрос,  имела ли  семья влияние  на  выработку  этических
идеалов, эстетических вкусов, товарищества и  т.д., из 2150 опрошенных ответ
дали  только  1706 студентов. Из  них 56 процентов отвергли влияние семьи  и
только 44 процента признали его наличность.
     Из 1794  студентов, ответивших на вопрос  -- имела ли  семья влияние на
выработку определенного мировоззрения, 58 процентов дали ответ отрицательный
и 42 процента -- положительный.
     На  вопрос,  имела ли семья влияние  на  сознательный выбор факультета,
ответили  2061 студент. Только  16 процентов  ответивших указали, что  такое
влияние было, а 84  процента его  отрицали.  Две  трети  студентов  отвергли
влияние семьи на выработку уважения к женщине.
     Три четверти  ответивших  студентов указали,  что семья  совершенно  не
руководила их чтением. А из той четверти, которая признала наличность такого