учителями,   обманывания   их,  для  школьнических  бесчинств,  товарищество
продолжается  не только в виде союза для попоек, посещения публичных домов и
рассказывания  неприличных  анекдотов,  но и в  виде  союза для  совместного
чтения,  кружков   саморазвития,   а  впоследствии   и  кружков   совместной
политической деятельности. В  конце концов, это товарищество -- единственное
культурное влияние, которому подвергаются наши дети. Не будь его, количество
детей, погрязающих в пьянстве, в разврате, нравственно и  умственно отупелых
было бы гораздо больше, чем теперь.
     Но и  это "единственное" культурное влияние, воспитательно  действующее
на нашу молодежь, в том виде, как оно  сложилось в России, обладает  многими
опасными и вредными сторонами. В гимназическом товариществе юноша уже уходит
в  подполье,  становится отщепенцем, а  в подполье  личность человека сильно
уродуется.  Юноша обособляется  от всего  окружающего мира и становится  ему
враждебен.  Он презирает  гимназическую (а  впоследствии и  университетскую)
науку  и создает свою собственную, с настоящей наукой  не имеющую,  конечно,
ничего общего. Юноша, вошедший в товарищеский кружок  самообразования, сразу
проникается  чрезмерным  уважением  к  себе  и  чрезмерным  высокомерием  по
отношению к другим. "Развитой"  гимназист не только относится с презрением к
своим  учителям,  родителям  и  прочим  окружающим его простым смертным,  но
подавляет своим величием и  товарищей  по  классу, незнакомых  с нелегальной
литературой. Мои личные гимназические воспоминания относятся  к  80-м годам,
но,  судя по тому, что мне приходится видеть и слышать  теперь, психология и
нынешней молодежи в основе осталась та  же. Кое-где изменился только предмет
тайной  науки,  и вместо  изданий  народовольцев венец  познания  составляют
"Санин" и книга Вейнингера[61] -- едва ли этому можно радоваться!
Характерно, что  в  мое  время  чем  более  демократичные  идеи  исповедовал
мальчик, тем высокомернее и презрительнее  относился он ко всем остальным  и
людям и гимназистам, не  поднявшимся на высоту  его  идей. Это  высокомерие,
рождающееся в старших классах гимназии, еще более развивается в душе юноши в
университете  и превращается, бесспорно, в  одну  из характерных черт  нашей
интеллигенции вообще, духовно-высокомерной  и идейно-нетерпимой. Обыкновенно
почтя все бойкие, развитые юноши с честными  и  хорошими стремлениями, но не
выдающиеся  особыми   творческими   дарованиями,  неизбежно  проходят  через
юношеские  революционные кружки и  только  в  том  случае  и сохраняются  от
нравственной гибели, и умственного  отупения,  если окунутся  в  эти кружки.
Натуры особо даровитые, поэты, художники, музыканты,  изобретатели-техники и
т. д., как-то не захватываются такими кружками. Сплошь  и  рядом  "развитые"
средние  гимназисты  с  большим  высокомерием  относятся   к  тем  из  своих
товарищей,   которым  в   недалеком   будущем  суждено  приобрести   широкую
известность.  И  это  мое  наблюдение  не  ограничивается  гимназическими  и
студенческими кружками. До последних  революционных лет творческие даровитые
натуры в России как-то сторонились от революционной интеллигенции, не вынося
ее высокомерия и деспотизма.

     III

     Духовные свойства,  намечающиеся  в  старших  классах  гимназии, вполне
развиваются   в  университетах.  Студенчество   --   квинтэссенция   русской
интеллигенции. Для  русского интеллигента высшая похвала: старый студент.  У
огромного  большинства  русских  образованных  людей   интеллигентная  (или,
точнее, "революционная") работа и ограничивается университетом, по выходе из
которого они  "опускаются", как  любят говорить про себя в  пьяном угаре  со
слезой, во время предрассветных товарищеских покаянных бесед.
     О русском студенчестве в прогрессивных кругах принято говорить только в
восторженном  тоне,  и эта лесть приносила и  приносит Нам  много вреда.  Не
отрицая  того  хорошего, что есть  в  студенчестве, надо, однако, решительно
указать  на  его отрицательные стороны, которых  в  конечном итоге, пожалуй,
больше, чем  хороших.  Прежде всего,  надо покончить  с пользующейся правами
неоспоримости  легендой,  будто  русское  студенчество  целой  головой  выше
заграничного. Это уже  по одному тому  не  может быть правдой,  что  русское
студенчество занимается по крайней мере в два раза меньше, чем  заграничное.
И  этот расчет я  делаю  не на  основании субъективной оценки  интенсивности
работы,  хотя  несомненно она  у русского студента значительно слабее, но на
основании объективных цифр: дней  и часов работы.  У  заграничного  студента
праздники и вакации  поглощают не более третьей части того  времени, которое
уходит на праздники у русского. Но и в учебные дни заграничный студент занят
гораздо больше  нашего.  В  России  больше всего  занимаются  на медицинском
факультете,  но и там количество  обязательных  лекций  в день  не превышает
шести  (на юридическом -- четырех-пяти), тогда  как французский  медик занят
семь-восемь часов.  У  нас на юридическом факультете студенты,  записывающие
профессорскую лекцию,  насчитываются  немногими единицами  на них смотрят  с
удивлением,  товарищи  трунят  над  ними.  Зайдите  в   парижскую  Ecole  de
droit[62], и  вы  увидите,  что  огромное  большинство слушателей
записывают,  что говорит  профессор, -- да и как мастерски записывают! Я  по
сие  время  помню  свое удивление, когда  познакомился  с  записками  одного
"среднего"  французского студента,  который у нас сошел бы за "неразвитого":
ему  не  надо   было  перебелять  своих  записей,  так  умело  схватывал  он
центральные мысли профессора и облекал их в уме в литературную форму. А ведь
без записывания слушание лекций имеет мало  значения. Каждый психолог знает,
что нет возможности непрерывно поддерживать пассивное внимание в  течение не
то  что  пяти  часов, но даже  одного часа. Только редкий  ораторский талант
может  захватить   внимание  студента  и  держать  его  на  одном  уровне  в
продолжение всей лекции. В  большинстве случаев внимание  непременно хоть на
минуту отвлечется, направится в другую сторону, слушатель утратит связь идей
и, в сущности,  потеряет  всю лекцию.  А как слушают  наши  студенты?  Точно
гимназисты,   они    читают   на    лекциях   посторонние   книги,   газеты,
переговариваются  и  проч., и проч.  Само посещение лекций  происходит через
пень-колоду, случайно,  больше  для  регистрации  Откровенно говоря, русское
посещение лекций не может быть признано за работу, и в огромном  большинстве
случаев студент в университете,  за исключением  практических занятий, вовсе
не  работает.  Он  "работает",  и  притом  лихорадочно,  у себя дома  перед,
экзаменами  или репетициями, зубря  до  одурения краткие,  приспособленные к
программе учебники  или  размножившиеся  компендиумы...  Для меня  символами
сравнительной  работы  наших  и французских студентов  всегда будут  краткий
Гепнер,  по  которому  мои  товарищи-медики  томского  университета  изучали
анатомию, с одной стороны, и  многочисленные огромные томы Фарабефа, которые
штудировали французские медики,  приводя в полное отчаяние русских студентов
и студенток, поступивших  в  парижскую Ecole de medecine[63].  На
юридическом факультете  дело обстояло не лучше. Французский студент не может
окончить  курса,  не  ознакомившись  в  подлиннике с классическими  работами