руководства, 73  процента  отметили,  что  она  наблюдалась лишь  в  детском
возрасте,  и  только у  остальной горсти  (у 172  студентов  из  2094) семья
руководила  чтением и в юношеском возрасте. У русской интеллигенции -- семьи
нет. Наши  дети  воспитательного влияния семьи  не знают, в крепких семейных
традициях не  почерпают  той  огромной силы,  которая выковывает,  например,
идейных вождей английского народа.  Переберите  в памяти наиболее  известных
наших прогрессивных общественных,  литературных и научных деятелей, особенно
из разночинцев,  и  поставьте  вопрос,  много  ли среди них найдется  таких,
которые  бы создали крепкие  прогрессивными  традициями  семьи, где  бы дети
продолжали дело  отцов своих.  Мне кажется, что на этот вопрос возможен лишь
один  ответ:  таких  семей, за  редчайшими  разве  исключениями  (которых  я
припомнить не  могу), нет. Я не принадлежу к поклонникам ни славянофилов, ни
русского  дворянства, роль  которого кончена  и которое обречено  на быструю
гибель, но нельзя же скрыть, что крепкие идейные семьи  (например, Аксаковы,
Хомяковы,  Самарины)  в  России  были  пока  только  среди  славянофильского
дворянства.  Там,   очевидно,  были  традиции,  было  то  единственное,  что
воспитывает, существовали положительные ценности,  тогда как в прогрессивных
семьях этого  не было и  дети талантливейших  наших прогрессивных писателей,
сатириков, публицистов начинали с того, что отвертывались от своих отцов.
     Наша  семья,  и  не  только  консервативная,  но  и  передовая,   семья
рационалистов,  поражает  не  одним своим  бесплодием,  неумением дать нации
культурных вождей.  Есть за  ней  грех куда  более  крупный.  Она неспособна
сохранить  даже просто физические  силы детей,  предохранить  их от  раннего
растления,  при котором нечего и  думать о каком-либо прогрессе, радикальном
переустройстве общества и прочих высоких материях.
     Огромное  большинство   наших   детей   вступает  в   университет   уже
растленными. Кто из нас  не  знает, что в старших классах гимназий уже редко
найдешь  мальчика,  не  познакомившегося  либо  с  публичным  домом, либо  с
горничной. Мы так привыкли к этому факту, что перестаем  даже сознавать весь
ужас  такого  положения, при  котором  дети  не знают детства  и  не  только
истощают  свои  силы,  но  и губят в ранней  молодости свою душу,  отравляют
воображение, искажают разум. Не говорю об  Англии и Германии, где, по  общим
признаниям, половая жизнь  детей культурных классов  течет  нормально  и где
развращение  прислугой  детей  представляет  не  обычное,   как  у  нас,  но
исключительное явление. Даже во  Франции, с именем которой у нас соединилось
представление о всяких половых излишествах, даже там, в этой  стране  южного
солнца  и  фривольной  литературы, в  культурных семьях нет такого огромного
количества половых скороспелок, как в северной, холодной России...
     По данным упоминавшейся  уже анкеты из 967  студентов, указавших точное
время своих первых половых сношений, 61 процент юношей начали их не  позднее
17 лет, причем 53 мальчика  начали их в  возрасте  до 12 лет, 152  ребенка в
возрасте до  14 лет. Когда  недавно  в  одном  журнале  появились  рассказы,
описывавшие  "падения"  восьми-  девятилетних  мальчиков,  в  печати   нашей
пронесся крик  негодования.  Негодование было справедливо,  поскольку авторы
рассказов смаковали передаваемые ими подробности гибели детей, поскольку они
гнались  только  за  сенсацией,  за  модной,  щекочущей  темой.  Но  в  этом
негодовании слышалось и  позорное лицемерие. Иные критики спрашивали: с кого
они  портреты пишут?  С кого?  К несчастью,  с  детей русского общества, и к
сугубому несчастий), с детей интеллигентского прогрессивного общества.
     Из другой  книжки о  половой  жизни  того  же  московского студенчества
("Страница  из  половой исповеди московского студенчества". Москва, 1908  г.
К[нигоиздательст]во  "Основа") видно, что  среди  студентов  есть  субъекты,
начавшие свою половую жизнь с семилетнего возраста...
     И желание скрыть эту  истину,  желание замазать тот  факт,  что в наших
интеллигентных  семьях у  детей  уже с восьмилетнего  возраста  пробуждается
опасное  половое  любопытство,  свидетельствует  только  о вере в  страусову
политику, рассчитываться за которую придется нашему потомству и всей стране.
     Присоедините  сюда другое опасное Для расы зло -- онанизм. Три четверти
ответивших  на этот  вопрос  студентов  (около 1600 человек) имели  мужество
сознаться  в  своем  пороке.  Сообщаемые ими  подробности  таковы:  тридцать
человек начали онанировать до 7 лет, 440 -- до 12 лет!

     II

     Второе  место  после  семьи  в жизни  интеллигентного ребенка  занимает
школа. О воспитательном влиянии нашей средней школы много говорить  не надо:
тут двух мнений не существует. И если  читателей интересуют цифры московской
анкеты, то укажем, напр[имер], что из  2081 опрошенных студентов -- 1791 (т.
е. 86 процентов) заявили, что ни с кем из учебного персонала средней школы у
них не было духовной близости.
     Утверждение,   что  средняя   школа  не  имеет   влияния  на  выработку
миросозерцания, пожалуй, не совсем верно. Такое влияние существует, но чисто
отрицательное.  Если  уже  в  родной семье  русский  интеллигентный  ребенок
воспитывается "от  противного", отвращается и от  поступков и от идей  своих
родителей,  то в  школе такой  метод воспитания становится преобладающим.  В
школе  ребенок  себя чувствует,  как  во  вражеском  лагере, где против него
строят ковы, подсиживают его и  готовят  ему гибель. В представлении ребенка
школа --  это большое зло, но, к несчастью, неизбежное. Его нужно претерпеть
с  возможно  меньшим для себя ущербом: надо получить  наилучшие отметки,  но
отдать  школе  возможно меньше труда  и глубоко  спрятать  от нее свою душу.
Обман, хитрость, притворное унижение -- все это законные орудия самообороны.
Учитель -- нападает, ученик -- обороняется. В довершение всего в этой борьбе
ученик приобретает себе дома союзников  в лице родителей, взгляд которых  на
школу мало чем отличается от ученического. Бесспорно, первоначальная вина за
дискредитирование  школы   ложится  на  педагогическую   администрацию,   на
министерство народного просвещения, которое с 1871 года безо всяких оговорок
поставило  своею  целью  сделать  из  гимназий  политическое  орудие.  Но  в
настоящее время в этой области все  так перепуталось, что  разобрать концы и
начала  очень  трудно, и многим серьезным  наблюдателям кажется, что  всякая
попытка восстановить авторитет правительственной  средней школы  обречена на
неудачу...
     И  все-таки  свое  воспитание интеллигентный русский  юноша  получает в
средней школе,  не у педагогов, конечно, а в своей новой товарищеской среде.
Это воспитание продолжается в университете.
     Было  бы  странно отрицать его  положительные  стороны. Оно дает  юноше
известные   традиции,  прочные,   определенные   взгляды,  приучает  его   к
общественности, заставляет считаться  с мнениями  и волей других,  упражняет
его  собственную  волю. Товарищество  дает  юноше,  выходящему  из  семьи  и
официальной   школы   нигилистом,   исключительно   отрицателем,   известные
положительные  умственные  интересы. Начинаясь с  боевого союза для борьбы с