написанных С., есть, конечно, и  такие,  к  которым  применимо  название
фельетона или карикатуры - но по небольшой и сравнительно неважной части
нельзя судить о громадном  целом.  Встречаются  у  Салтыкова  и  резкие,
грубые, даже бранные выражения, иногда, быть может, бьющие  через  край;
но вежливости и сдержанности нельзя и требовать от сатиры.  В.  Гюго  не
перестал  быть  поэтом,  когда  сравнил  своего  врага   с   поросенком,
щеголяющим в львиной шкуре; Ювенал читается в школах, хотя у  него  есть
неудобопереводимые стихи.  Обвинению  в  цинизме  подвергались,  в  свое
время, Вольтер, Гейне, Барбье, П. Л. Курье, Бальзак;  понятно,  что  оно
взводилось и на С. Весьма возможно, что при чтении. С. смеялись,  порою,
"помпадуры" или "ташкентцы"; но почему? Потому что многие  из  читателей
этой категории отлично умеют "кивать на Петра", а  другие  видят  только
смешную оболочку рассказа, не вникая в его внутренний смысл. Слова С.  о
"рабьем языке" не следует  понимать  буквально.  Бесспорно,  его  манера
носит на себе  следы  условий,  при  которых  он  писал:  у  него  много
вынужденных недомолвок, полуслов, иносказаний  -  но  еще  больше  можно
насчитать случаев, в которых его речь льется громко и свободно или, даже
сдержанная, напоминает собою театральный шепот, понятный всем постоянным
посетителям театра. Рабий язык, говоря собственными словами С.,  "нимало
не затемняют его намерений"; они совершенно ясны для всякого, кто желает
понять их. Его темы бесконечно  разнообразны,  расширяясь  и  обновляясь
сообразно с требованиями времени. Есть у него,  конечно,  и  повторения,
зависящая  отчасти  от  того,  что  он  писал  для  журналов;   но   они
оправдываются,  большею  частью,  важностью  вопросов,  к   которым   он
возвращался. Соединительным звеном всех его сочинений служит  стремление
к идеалу, который он сам (в "Мелочах жизни") резюмирует  тремя  словами:
"свобода,  развитие,  справедливость".  Под  концом  жизни  эта  формула
кажется ему не достаточною.  "Что  такое  свобода",  говорить  он,  "без
участия в благах жизни? Что такое развитие, без ясно намеченной конечной
цели?  Что  такое  справедливость,  лишенная  огня  самоотверженности  и
любви"? На самом деле  любовь  никогда  не  была  чужда  С.:  он  всегда
проповедовал ее "враждебным словом отрицанья". Беспощадно преследуя зло,
он внушает снисходительность к людям, в которых  оно  находит  выражение
часто помимо их сознания и  воли.  Он  протестует,  в  "Больном  месте",
против жестокого девиза:  "со  всем  порвать".  Речь  о  судьбе  русской
крестьянской женщины, вложенная им в  уста  сельского  учителя  ("Сон  в
летнюю ночь", в "Сборнике"), может быть поставлена, по глубине  лиризма,
наряду с лучшими страницами  некрасовской  поэмы:  "Кому  на  Руси  жить
хорошо". "Кто видит слезы крестьянки? Кто слышит, как они  льются  капля
по капле? Их видит и слышит только русский крестьянский  малютка,  но  в
нем они оживляют нравственное чувство и полагают  в  его  сердце  первые
семена добра". Эта мысль, очевидно, давно овладела С. В одной  из  самых
ранних и самых лучших его сказок ("Пропала  совесть")  совесть,  которою
все тяготятся и от которой  все  стараются  отделаться,  говорит  своему
последнему владельцу: "отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори  ты
передо мной его сердце чистое и схорони  меня  в  нем,  авось  он  меня,
неповинный младенец, приютит и выходит, авось он меня  в  меру  возраста
своего произведет да и в люди потом со мной выйдет -  не  погнушается...
По этому ее слову так в сделалось. Отыскал мещанишка  маленькое  русское
дитя, растворил его сердце чистое  и  схоронил  в  нем  совесть.  Растет
маленькое дитя, и вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое
дитя большим человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут  тогда
все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая  и
захочет распоряжаться всем сама". Эти слова, полные не только любви,  но
и надежды - завет, оставленный С. русскому народу.
   В высокой степени своеобразны слог и язык С. Каждое выводимое им лицо
говорит именно так,  как  подобает  его  характеру  и  положению.  Слова
Дерунова, например, дышат самоуверенностью и важностью, сознанием  силы,
не привыкшей встречать ни противодействия, ни даже возражений. Его  речь
- смесь идейных фраз,  почерпнутых  из  церковного  обихода,  отголосков
прежней  почтительности  перед  господами  и   нестерпимо   резких   нот
доморощенной политико-экономической доктрины. Язык Разуваева относится к
языку Дерунова,  как  первые  каллиграфические  упражнения  школьника  к
прописям  учителя.  В  словах  Фединьки  Неугодова  можно  различить   и
канцелярский формализм высшего  полета,  и  что-то  салонное,  и  что-то
Оффенбаховское.  Когда  С.  говорит   от   собственного   своего   лица,
оригинальность его манеры чувствуется в расстановке и сочетании слов,  в
неожиданных сближениях, в быстрых переходах из  одного  тона  в  другой.
Замечательно уменье Салтыкова приискать подходящую кличку для типа,  для
общественной группы, для образа действий ("Столп", "Кандидат в  столпы",
"внутренние Ташкенты", "Ташкентцы  приготовительного  класса",  "Убежище
Монрепо", "ожидание поступков" и т. п.).  Мало  таких  нот,  мало  таких
красок, которых нельзя было бы найти у С. Сверкающий юмор, которым полна
удивительная беседа мальчика в штанах с мальчиком  без  штанов,  так  же
свеж и оригинален, как и задушевный лиризм, которым проникнуты последние
страницы "Господ Головлевых" и "Больного места". Описаний у С.  немного,
но и между ними попадаются такие перлы, как картина деревенской осени  в
"Господах   Головлевых"   или    засыпающего    уездного    городка    в
"Благонамеренных речах".

   Собрание соч. С. с приложением "Материалов для его биографии",  вышло
в первый раз (в 9 т.) в год его смерти (1889) и выдержало с тех пор  еще
два издания.

   Литература о С, P., "Литературная деятельность С. " ("Русская  Мысль"
1889 г. ј 7 - перечень  соч.  С.);  "Критические  статьи",  изд.  М.  Н.
Чернышевским (СПб., 1893); О. Миллер, "Русские  писатели  после  Гоголя"
(ч. II, СПб., 1890); Писарев,  "Цветы  невинного  юмора  (соч.  т.  IX);
Добролюбов, соч. т. II, Н.  К.  Михайловский,  "Критические  опыты.  II.
Щедрин" (М., 1890); его же, "Материалы для  литературного  портрета  С."
("Русск. Мысль", 1890 г. М.  4);  К.  Арсеньев,  "Критические  этюды  по
русской литературе" (т. 1, СПб., 1888); его же "М.  Е.  С.  Литературный
очерк" ("Вестн. Европы", 1889  г.  ј  6);  статья  В.  И.  Семевского  в
"Сборники Правоведения", т. I; биографии Салтыкова, С.  Н.  Кривенко,  в
"Биографической библиотеке" Павленкова; А. Н. Пыпин,  "М.  Е.  Салтыков"
(СПб., 1899); Михайлов, "Щедрин, как  чиновник"  (в  "Одесском  Листке";
выдержки в ј 213 "Новостей" за 1889 г.). Автограф  письма  С.  к  С.  А.
Венгерову,  с  биографическими  сведениями,  воспроизведен  в   сборнике
"Путь-дорога", изданном в пользу нуждающихся переселенцев (СПб.,  1893).
Соч. С. существуют и в переводах на иностранные языки, хотя своеобразный