самодовольная пошлость, и  умственный  застой,  и  эгоизм,  и  тщеславие
(жизнь на  показ,  "как  люди  живут"),  и  грубый  материализм,  и  все
нивелирующий формализм, превращающий человека  в  машину,  и  педантизм,
доходящий до того, что человек даже и влюбляется, и  предложение  делает
по книге Томазиуса. Первое  условие  для  того,  чтобы  освободиться  от
давящих рамок этой филистерской  пошлости  и  сохранить  живую  душу,  -
"детски  благочестивое  поэтическое  настроение";  только  обладая  этим
талисманом, можно верить, любить людей и природу и  понимать  поэзию;  а
понимать поэзию - значить понимать все,  так  как  "поэзия  есть  высшее
знание". Поэзия есть вместе с тем и  высшая  нравственность;  она  может
исходить только из чистой,  любящей  души,  и  до  ее  нельзя  добраться
никакими ухищрениями ума; в поэзии отождествляется прекрасное,  истинное
и нравственное: вместе с тем она есть  и  высшее  счастье.  Это  счастье
доступно не одним только избранным натурам, а всем не опошленным  людям.
Детям, исключая нравственных уродов, открыт путь в царство поэзии,  пока
они живут согласно с природой, которая для них служит и лучшим собранием
игрушек, и лучшей  учительницей.  Юноша,  который  "грезит  с  открытыми
глазами" - истинный богач и счастливец, хотя бы у него не было  гроша  в
кармане, истинный поэт, хотя бы он не написал ни строчки стихов; но горе
ему,  если  он  начнет  стыдиться  своих  мечтами,   увлечется   пошлыми
удовольствиями, выгодой  и  тщеславием.  Он  устроит  свою  карьеру,  но
потеряет свой талисман и будет считать чудаками всех, кто остался детски
чист душою, исполнен  веры  и  любви;  сам  же  он  проживет  всю  жизнь
филистером, и только разве перед смертью вспомнить с тоскою, как  Тадеус
Брокель, что и он когда-то был знаком с Неизвестным Дитятею  и  летал  с
ним в царство поэзии.
   Свое мировоззрение Г. проводит с замечательною последовательностью  в
длинном ряде бесподобных в своем роде фантастических повестей и  сказок,
в которых он искусно сливает чудесное всех  веков  и  народов  с  личным
вымыслом, то мрачным и болезненным, то  грустно  трогательным,  но  чаще
грациозно веселым и шаловливо насмешливым. Он умеет внушить и  взрослому
читателю интерес к этой пестрой фантастике, посредством соединения сверх
естественного с обыденным и даже пошлым:  у  него  привидения  принимают
желудочные капли,  феи  угощаются  кофе,  колдуньи  торгуют  яблоками  и
пирожками, герцоги  и  графы  овощного  царства  режутся  зв„здочками  и
кладутся в суп и т. д.  Крайняя  прозаичность  немецкой  жизни  является
сереньким фоном, на котором тем  резче  выделяется  яркость  красок  его
фантастики.   Таким   образом   этот    ультра-романтик    является    и
ультра-реалистом. Как психолог, Г. отмежевал себе область неопределенных
чувств,  неясных  стремлений,  необыкновенных  ощущений,   магнетических
влияний,  страшного  и  болезненно  трогательного;  бред,  галлюцинация,
безотчетный страх, потеря душевного  равновесия  -  любимые  мотивы  его
тонких психологических этюдов. Как новеллист, историк и этнограф,  он  -
великий  мастер  своего  дела:  в  глубь  средних  веков  он  спускается
неохотно, но эпоху Реформации в и XVII веке  воспроизводит  превосходно;
итальянские нравы и природу описывает так, как будто десятки лет  прожил
в Италии. Но, верный жизни в подробностях, он в общем везде обращает  ее
в пеструю сказку. Другая темная  сторона  поэзии  Г.  -  его  стремление
приводить читателя в трепет, внушать  ему  веру  в  господство  каких-то
мрачных сил. Третий его недостаток - полное и сознательное равнодушие ко
всяким социальным вопросам;  его  антипатия  к  тенденции  переходить  в
возмутительный  со  стороны  столь  живого   человека   квиетизм.   Зло,
существующее в мире, представляется  ему  непоправимым  даже  в  частных
случаях, так как участь человека зависит не от него самого и не  от  его
ближних, а от судьбы. Лучшие люди пусть уходят из это то мира  в  страны
горные, в мир сверхчувственных наслаждений, а другие пусть живут в своей
грязи, как хотят. Но, к счастью для себя и читателей, Г., как  поэт,  не
может  вечно  держаться  на  такой  олимпийской  высоте  -  а  когда  он
спускается  на  землю,  он  является  другом  человечества   и   горячим
проповедником всепрощающей любви. Немецкая  критика  не  очень  высокого
мнения о Г., и в Германии влияние его не было сильно: там  в  его  время
предпочитали романтизм глубокомысленный и серьезный, без  примеси  едкой
сатиры, а следующее поколение усиленно занялось политикой и поэзия стала
тенденциозной и  утилитарной.  Зато  вне  отечества  Г.  имеет  огромное
историческое значение. Французские романтики гораздо больше научились от
него, чем от Шлегелей и Тика; во Франции, как и в  Италии,  он  один  из
любимых писателей до 60-х годов включительно; в С. Америке он имел массу
переводчиков и подражателей. В России один из образованнейших  писателей
пушкинского периода,  Антоний  Погорельский  (А.  Л.  Перовский),  автор
"Монастырки";   находится   в    своих    первых    произведениях    под
непосредственным влиянием Г. Белинский (III, 532) называет Г. "одним  из
величайших немецких  поэтов,  живописцем  невидимого  внутреннего  мира,
ясновидцем таинственных сил  природы  и  духа,  воспитателем  юношества,
высшим идеалом писателя  для  детей".  Другой  талантливый  критик  50-х
годов, Дружинин,  считает  Перегринуса  Тисса  Г.  одним  из  величайших
созданий мировой поэзии. Но всего интереснее влияние  Г.  на  одного  из
величайших русских романистов, Ф. Достоевского.  Достоевский  не  только
перечитал всего Г. и порусски, и по-немецки, и вдохновлялся им именно  в
ту пору, когда слагались его литературные вкусы (в  1838  г.),  но  и  в
излюбленном произведении первого периода своей деятельности,  "Двойник",
очевидно  подражает   ему,   не   теряя,   конечно,   при   этом   своей
оригинальности. Мало того: много позднее, в самых крупных  произведениях
Д - ского замечается поразительное сходство с Г.  и  во  взглядах,  и  в
литературных приемах. Оба они одинаково любят детей и чудаков и не любят
холодных, сдержанных жрецов "приличия", поклонников  успеха  и  "деловых
людей", всецело отдавшихся "полезному"; оба превозносят не  подкрашенную
природу на счет культуры; оба  принижают  разум  перед  сердцем;  оба  в
повествовании любят неожиданности;  у  обоих  кроткая  идиллия  внезапно
сменяется порывом все уничтожающей бури  и  наоборот;  знаменитое:  "тут
произошло  нечто  совсем  неожиданное"   Достоевского   часто   дословно
встречается у  Г.  (напр.,  "Выбор  невесты");  оба  любят  сопоставлять
трагическое  и  страшное  с  мелочным  и  обыденным;  оба   любят   сны,
предчувствия,    галлюцинации;    сфера    психологических    наблюдений
Достоевского  есть  нечто  иное,  как  расширение  и  углубление   сферы
наблюдений Г., реализованных на данной почве и в данную эпоху. Все,  что
говорит  Белинский  о  странности  и  причудливости  гения  Г.   всецело
относится и к Достоевскому - но далеко не все свойства великого русского
романиста можно указать у немецкого романтика. Первое изд. сочинений  Г.
- "Ausgewahite Schriften" (Берлин, 1827  -  1828);  его  вдова  Михелина
прибавила к ним потом еще дополнение. Новейшее модное издание - "Sammtl.