она внесла в свою новую обстановку предрассудки  и  страсти  блаженной  поры
давно минувшей молодости.
     Все человеческие чувства ее сосредотачивались на Юдифи, этой  последней
представительнице двух королевских семейств. Стараясь проникнуть в  будущее,
она узнала, что судьба ее внучки будет тесно  связана  с  судьбой  какого-то
короля; оракул же намекнул на какую-то таинственную,  неразрывную  связь  ее
угасавшего рода с домом графа Годвина, мужа ее двоюродной сестры. Гиты. Этот
намек заставил ее более прежнего привязаться к дому Годвина.  Свен,  старший
сын графа, был сначала ее любимцем и поддался, в свою очередь,  ее  влиянию,
вследствие  своей  впечатлительной   и   поэтической   натуры.   Мы   увидим
впоследствии, что Свен был несчастнее своих  братьев.  Когда  семья  Годвина
отправилась в изгнанье, вся Англия отнеслась к ней с величайшим сочувствием,
но в ней не отыскалось ни единой души, которая вздохнула бы с сокрушением  о
Свене.

     ----------------------------------------------------
     жители Скандинавии, вторым - саксонцы.
     ----------------------------------------------------

     Когда же вырос Гарольд, второй сын графа, то Хильда  полюбила  его  еще
больше, чем прежде  любила  Свена.  Звезды  уверяли  ее,  что  он  достигнет
высокого положения в свете, а замечательные способности его подтверждали это
пророчество. Привязалась она к Гарольду отчасти вследствие предсказания, что
судьба Юдифи  связана  с  его  судьбой,  а  отчасти  оттого,  что  не  могла
проникнуть дальше этого в будущее их общей судьбы, так  что  она  колебалась
между ужасом и надеждой. До сих пор ей еще не удавалось повлиять  на  умного
Гарольда. Хотя он чаще своих братьев  посещал  ее,  на  лице  его  постоянно
появлялась недоверчивая улыбка, как только она начинала  говорить  с  ним  в
качестве предсказательницы. На ее предложение помочь ему невидимыми  силами,
он спокойно отвечал:
     "Храбрец не нуждается в ободрении, чтобы выполнить свою обязанность,  а
честный человек презирает все предостережения, которые могли  бы  поколебать
его добрые намерения".
     Знаменательно было то обстоятельство, что все находившиеся под влиянием
Хильды погибали преждевременно самым плачевным образом, несмотря на  то  что
магия ее была самого невинного свойства. Тем не менее народ так почитал  ее,
что законы против колдовства никак не могли быть безопасно применимы к  ней.
Высокородные датчане уважали в ней  кровь  своих  прежних  королей  и  вдову
одного из знаменитейших воинов. К бедным она была добра, постоянно  помогала
им и словом и делом, со своими рабами обращалась  тоже  милостиво  и  потому
могла твердо надеяться, что они не дадут ее в обиду.
     Одним словом, Хильда была замечательно умна и не делала  ничего,  кроме
добра. Если и предположить,  что  некоторые  люди  известного  темперамента,
обладающие особенно тонкими нервами и вместе с тем пылкой фантазией,  могли,
действительно, иметь сообщения со сверхъестественным миром, то древнюю магию
никак нельзя сравнить с гнилым болотом,  испускающим  ядовитые  испарения  и
закрытым  для  доступа  света,  но  следует  уподобить  ее  быстрому  ручью,
журчащему между зеленых берегов и  отражающему  в  себе  прелестную  луну  и
мириады блестящих звезд.
     Итак, Хильда и прекрасная внучка ее жили  тихо  и  мирно,  в  полнейшей
безопасности. Нужно еще добавить, что пламеннейшим желанием короля Эдуарда и
девственной, подобно ему благочестивой, его  супруги  было  посвятить  Юдифь
служению алтарю. Но по  законам  нельзя  было  принуждать  ее  к  этому  без
согласия  опекунши  или  ее  собственного  желания,  а  Юдифь   никогда   не
противоречила ни словом, ни  мыслью  своей  бабушке,  которая  не  хотела  и
слышать об ее вступлении в храм.


ГЛАВА III

     Между тем как король Эдуард сообщал норманнскому герцогу все,  что  ему
было известно и даже неизвестно о Хильде, лесная тропинка,  по  которой  они
ехали, завела их в такую чащу, как будто столица Англии была от них миль  за
сто. Еще и теперь можно видеть в окрестностях Норвуда остатки тех  громадных
лесов, в которых короли проводили время, гоняясь  за  медведями  и  вепрями.
Народ проклинал норманнских монархов, подчинивших его таким строгим законам,
которые запрещали ему охотиться в королевских лесах;  но  и  в  царствование
англосаксонцев  простолюдин  не  смел  преступить  эти  законы  под  страхом
смертной казни.
     Единственной земной страстью Эдуарда была охота, и редко проходил день,
чтобы он не выезжал после литургии со своими соколами или легавыми  собаками
в леса. Соколиную охоту он, впрочем,  начинал  только  в  октябре,  но  и  в
остальное время он постоянно брал с собой молодого  сокола,  чтобы  приучить
его к охоте, или старого любимого ястреба.
     В то время,  как  Вильгельм  начинал  тяготиться  бессвязным  рассказом
доброго короля, собаки вдруг залаяли и из чащи вылетел внезапно бекас.
     - Святой Петр! - воскликнул король, пришпоривая коня и спуская  с  руки
знаменитого перегринского сокола.
     Вильгельм  не  замедлил  последовать  его  примеру,  и  вся  кавалькада
поскакала  галопом  вперед,  любуясь  на   поднимавшуюся   добычу   и   тихо
кружившегося вокруг нее сокола.
     Король, увлекшись сценой, чуть не полетел с коня, когда этот  последний
внезапно остановился  перед  высокими  воротами,  проделанными  в  массивной
стене, сложенной из кирпичей и булыжника.
     На воротах апатично и неподвижно сидел высокорослый сеорль,  а  за  ним
стояла группа поденщиков, опираясь на косы  и  молотильные  цепы.  Мрачно  и
злобно смотрели они на приближающуюся кавалькаду. Здоровые,  свежие  лица  и
опрятная  одежда  доказывали,  что  им  живется  не  дурно.   Действительно,
поденщики -  были  в  то  время  гораздо  лучше  обеспечены,  чем  теперь,  в
особенности если они работали на богатого англосаксонского тана.
     Стоявшие на воротах люди были прежде дворовыми Гарольда, сына  Годвина,
изгнанника.
     - Отоприте ворота, добрые люди, отоприте  скорее! - крикнул  им  Эдуард
по-саксонски, причем в произношении его слышалось, что этот язык не привычен
ему.
     Никто не двинулся с места.
     - Не следует топтать хлеб, посеянный нами для нашего графа Гарольда,  -
проворчал сеорль сердито, между тем как поденщики одобрительно рассмеялись.
     Эдуард с несвойственным ему гневом  привскочил  на  седле  и  поднял  с