- А если б в  моей  церкви  были  недоразумения,  то  мой  брат  сумеет
разъяснить их посредством своего красноречия, - ответил пылко герцог.
     - Ты, значит, очень сведущ в церковных канонах,  благочестивый  Одо?  -
обратился король почтительно к епископу.
     - Да, мессир, я сам пишу их для моей паствы,  сообразуясь,  конечно,  с
уставами римской церкви, и горе монаху,  диакону,  или  аббату,  который  бы
осмелился перетолковать их по-своему.
     На лице епископа появилось такое зловещее выражение, что король  слегка
вздрогнул. Пир скоро прекратился к  величайшему  удовольствию  нетерпеливого
герцога.
     Только несколько старых саксонцев и  неисправимых  датчан  остались  на
своих местах, откуда их вынесли уже в бесчувственном  состоянии  на  мощеный
двор и усадили рядом возле стены дворца. В таком положении обрели их  поутру
их собственные слуги, взглянувшие на них с непроизвольной завистью.


ГЛАВА II

     - Ну, мессир Тельефер, -  начал  герцог,  лежавший  на  длинной,  узкой
кушетке, украшенной резьбой, - рассказывай же новости!
     В комнате герцога находились еще барон  Фиц-Осборн,  прозванный  гордым
духом, державший с большим достоинством перед герцогом широкую белую тунику,
которая, по обычаю того времени, надевалась на ночь, вытянувшийся  во  фронт
Тельефер и священник, стоявший немного в стороне  со  скрещенными  на  груди
руками и мрачным озабоченным взором.
     - Могучий мой повелитель, - ответил Тельефер с почтением и участием,  -
вести такого рода, что их лучше высказать в нескольких словах, Бэонез,  граф
д'Эу, потомок Ришара sans peur, поднял знамя мятежников.
     - Продолжай! - проговорил герцог, сжимая кулаки.
     - Генрих, король французский, ведет переговоры с  этими  непокорными  и
разжигает бунт; он ищет претендентов на твой славный престол.
     - Вот как! - произнес Вильгельм, побледнев от испуга, - это еще не все?
     - Нет, это только цветики, ягодки впереди...  Твой  дядя  Маугер,  зная
твое  намерение  сочетаться  браком  с  высокородной  Матильдой  фландрской,
воспользовался твоим отсутствием, чтобы высказаться против него всенародно и
в церквах. Он уверяет, что такое супружество было бы кровосмешением,  потому
что Матильда находится в близком родстве с тобой, не говоря уже о  браке  ее
матери с твоим дядей Ришаром. Маугер  грозит  тебе,  герцог,  отлучением  от
церкви, если ты будешь  настаивать  на  подобном  союзе.  Вообще,  дела  так
сложны, что я не стал дожидаться конца Совета, чтобы не  принести  тебе  еще
худшие  вести,  а  поспешил  отправиться,  чтобы  сказать   потомку   Рольфа
Основателя: "Спаси свое герцогства и вместе с ним невесту!"
     - Ого! -  воскликнул  герцог,  с  невыразимым  бешенством  вскакивая  с
кушетки. - Слышишь, лорд сенешаль? Подобно патриарху, я ждал целых семь лет,
желанного союза - и вот какой-то дерзкий  надменный  монах  приказывает  мне
вырвать любовь из сердца!.. Мне грозят отлучением от святой  церкви?..  мне,
Вильгельму норманнскому, - сыну Роберта Дьявола?.. Но придет еще день, когда
Маугер, конечно, предпочтет увидеть дух моего отца, чем горящее страшным, но
справедливым гневом лицо герцога Вильгельма!
     -  Бойся  Бога!  -  воскликнул  внезапно  Фиц-Осборн,  становясь  перед
герцогом. - Ты знаешь, что  имеешь  во  мне  неизменного  друга;  не  забыл,
конечно, как я способствовал твоему сватовству и твоим  предприятиям,  но  я
лучше желал бы видеть тебя  женатым  на  беднейшей  норманнке,  чем  в  роли
отлученного от святой нашей церкви и проклятого папой!
     Вильгельм, ходивший в  это  время  по  комнате,  как  разъяренный  лев,
остановился вдруг перед смелым бароном.
     - Это ты говоришь, ты, барон Фиц-Осборн! Знай же, что я сумею проложить
себе путь к своей милой невесте одной силой меча, хотя бы все попы и  бароны
Нормандии стали между нами. На меня нападают? - Ну, пусть  нападают.  Князья
составляют против меня заговоры?! - Я презираю их! Мои подданные бунтуют?  -
Это сердце умеет и щадить и прощать, и твердая рука  не  дрогнет,  наказывая
недостойных прощения!.. Кто же из  сильных  мира  не  подвергается  подобным
неприятностям? Но человек имеет право любить,  и  кто  дерзнет  лишать  меня
этого права, тот будет мне врагом, которому я никогда не прощу,  потому  что
он оскорбит меня в качестве человека.  Примите  это  к  сведению,  надменные
бароны!
     - Очень не мудрено, что твои бароны  надменны,  -  ответил,  покраснев,
Фиц-Осборн, не робея, однако, перед  гневом  герцога.  -  Они  ведь  сыновья
основателей норманнского государства, смотревшие на  Рольфа  только  как  на
предводителя свободных воинов. Вассалы  твои  не  рабы...  и  что  мы,  твои
"надменные" барены, считаем своей обязанностью относительно церкви  и  тебя,
герцог Вильгельм, исполним, несмотря на все твои угрозы, которые - да  будет
тебе известно! - значат для нас то же самое, что  мыльные  пузыри,  пока  мы
исполняем нашу обязанность и отстаиваем свою свободу.
     Герцог кинул на барона такой взгляд, перед которым трус  непременно  бы
задрожал. Жилы на его лбу напряглись до высшей степени и на губах показалась
пена. Как ни была велика злоба его, но он должен был тем не менее  внутренне
сознаться, что нельзя отказать в уважении этому  смелому,  честному  барону,
представителю тех гордых, безупречных рыцарей, которые были достойны служить
образцом для героев последующих времен. До сих пор Фиц-Осборн почти  никогда
не противоречил герцогу,  а  постоянно  влиял  на  Совет  в  его  пользу,  и
Вильгельм хорошо сознавал, что удар, который он  желал  бы  нанести  барону,
может  опрокинуть  его  герцогский  трон  и  что  противоречие   одного   из
преданнейших его подданных могло быть вызвано только такой силой, с  которой
его собственная не в состоянии была бы бороться. Ему пришло  в  голову,  что
Маугер уже склонил на свою сторону барона Осборна, и он поспешил  употребить
всю свою изворотливость, чтобы выведать мысли своего преданнейшего друга. Он
принял, не без усилия, расстроенный вид и произнес торжественно:
     - Если б небо и  весь  сонм  ангелов  предсказали  мне,  что  Вильгельм
Фиц-Осборн в час  грозящей  опасности  и  тяжелой  борьбы  решится  говорить
подобные слова своему родственнику и брату по оружию, то  я  бы  не  поверил
такому предсказанию, но пусть будет, что будет!
     Не успели слова эти соскользнуть с губ Вильгельма, как Фиц-Осборн  упал
перед ним на колени и схватил его руку; по смуглому лицу его  текли  крупные
слезы.
     - Прости, прости меня, мой властелин! - воскликнул  он  с  рыданием.  -
Твоя печаль разбила на части мою твердость; моя воля смиряется  перед  твоею
волей; мне нет дела до папы; пошли меня во Фландрию за твоей невестой.
     Улыбка, промелькнувшая на бледных губах герцога, доказала, как он  мало
достоин такой безграничной преданности.