благочестивый монах, - молимся мы Пресвятой Деве: молитвы не спасают нас  от
норманнов.  Рыцарь  стонет,  монах  плачет,  потому  что   ближе   и   ближе
придвигается черное знамя Ру".

3.

     "Говорит король Карл:
     - Что ж мне делать? Погибли  мои  полки;  король  силен  только,  когда
подданные окружают его трон, а если война поглотила моих  рыцарей,  то  пора
прекратить ее. Если небо отвергает ваши мольбы, монахи,  то  согласитесь  на
мир... Ступай, отец: неси в его лагерь Распятье, посохом мани в стадо  этого
злого Ру"

4

     "- Пусть будет принадлежать ему весь морской берег, и пусть Жизла, дочь
моя, станет невестой его, если он приложится к Распятью  и  вложит  в  ножны
проклятый свой меч и сделается вассалом  Карла...  Иди,  церковный  пастырь,
совершай святое дело, потом златой парчой покрой ты пяту Ру".

5.

     "Со священными песнями  монах  приближается  к  Ру,  стоящему,  подобно
крепкому дубу, посреди своих воинов, и говорит мудрый архиепископ франков:
     - К чему война, когда тебе  предлагают  мир  и  богатые  дары?  К  чему
опустошать прекраснейшую землю под луной? Она ведь может быть твоею, говорит
король Карл тебе, Ру".

6.

     "- Он говорит, что твоим будет весь берег морской, и Жизла,  прелестная
дочь его, станет невестой твоей, если примешь христианство, вложишь в  ножны
свой меч и сделаешься вассалом Карла.
     Норманн смотрит на воинов, совета  от  них  ждет...  Смилосердился  над
франками Бог: смягчил сердце Ру".

7.

     "- Вот Ру пришел в Сан-Клер, где на троне сидел король  Карл  и  вокруг
него бароны. Дает он руку Карлу, и громко все  восклицают;  заплакал  король
Карл; сильно Ру жмет руку ему.
     - Теперь приложись к ноге, - епископ говорит. - Нельзя тебе иначе...
     Блеснул грозно взор новообращенного Ру".

8.

     "К ноге дотрагивается он, будто желая по-рабски  приложиться  к  ней...
вот опрокинул трон, и тяжело упал король... Ру, гордо  подняв  голову  свою,
громогласно изрек:
     - Перед Богом преклоняюсь, не  перед  людьми,  будь  то  император  или
король. К ноге труса может приложиться лишь трус!
     Вот были слова Ру".

     Невозможно описать, какое впечатление произвела эта грубая  баллада  на
норманнов. Особенно сильно взволновались они, когда узнали личность певца.
     - Это Тельефер, наш Тельефер! - воскликнули они радостно.
     - Клянусь святым Павлом, мой  дорогой  брат,  -  произнес  Вильгельм  с
добродушным смехом, - один мой воинственный менестрель может так повлиять на
душу воина. Ради личных его достоинств прошу, тебя простить его за  то,  что
он осмелился петь такую отважную балладу... Так как мне известно, - при этих
словах  герцог  снова  сделался  серьезным,  -  что  только  весьма   важные
обстоятельства могли привести его сюда, то позволь сенешалю призвать его  ко
мне.
     - Что угодно тебе, угодно и мне, - ответил король сухо и отдал сенешалю
нужное приказание.
     Через  минуту  знаменитый  певец  приблизился   тихо   к   эстраде,   в
сопровождении сенешаля и товарища своего. Лица  их  были  теперь  открыты  и
невольно поражали всякого своим контрастом. Лицо менестреля было  ясно,  как
день, лицо же священника - мрачно, подобно ночи. Вокруг  широкого,  гладкого
лба Тельефера вились густые, темнорусые волосы; светло-карие глаза его  были
живы и веселы, а на губах играла шаловливая улыбка. Священник был совершенно
смугл и имел нежные, тонкие  черты,  высокий,  но  узкий  лоб,  по  которому
тянулись борозды, изобличавшие в нем мыслителя. Он шел тихо и скромно,  хотя
и не без некоторой самоуверенности среди этого благородного собрания.
     Проницательные глаза герцога взглянули на него с изумлением,  смешанным
с неудовольствием, но к Тельеферу он обратился дружелюбно приветливо.
     - Ну, - произнес он, - если ты не пришел с дурными вестями, то я  очень
рад видеть твое веселое лицо... мне приятнее смотреть на него,  чем  слышать
твою балладу. Преклони колена, Тельефер, преклони их перед королем Эдуардом,
но не так неловко, как наш несчастный земляк перед королем Карлом.
     Но Эдуард, которому гигантская фигура менестреля так же  не  нравилась,
как и песня его, отодвинулся и сказал:
     - Не нужно, великан, мы прощаем тебе, прощаем!
     Тем не менее Тельефер и  священник  благоговейно  преклонили  пред  ним
колена:   потом   они   медленно  поднялись  и  стали,  по знаку герцога, за
креслом Фиц-Осборна.
     -  Отец  духовный!  -  обратился  герцог   к   священнику,   пристально
вглядываясь в его смуглое лицо, - я знаю тебя и  мне  кажется,  что  церковь
могла прислать мне аббата, если ей нужно что-нибудь от меня.
     - Ого! Прошу тебя, герцога  норманнского,  не  оскорблять  моих  добрых
товарищей! - откликнулся Тельефер. - Быть может, ты еще будешь им довольнее,
чем мной: певец может произвести  и  фальшивые  звуки,  впечатление  которых
мудрец сумеет уничтожить.
     - Вот как! - воскликнул герцог с  мрачно  сверкающими  глазами.  -  Мои
гордые вассалы, кажется, взбунтовались... Отправляйтесь и ждите меня в  моих
покоях! Я не желаю портить веселую минуту.
     Послы поклонились и тотчас же ушли.
     - Надеюсь, что нет неприятных вестей?  -  спросил  тогда  король.  -  В
церкви  нет  никаких  недоразумений?..  Священник  показался   мне   хорошим
человеком!