они узнают об этом и возвестят всему гуннскому народу, что великий царь умер
великой смертью в объятиях любви!
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     Горесть гуннов при вести о кончине  единственного  великого из их царей
была потрясающа и беспредельна. Они сознавали, что  с ним навеки пали мощь и
величие гуннского владычества и что закатилась звезда их счастья.
     С отчаянными  воплями окружали его труп беспрестанно  сменявшиеся толпы
мужчин,  женщин и  детей. Несмотря  на свою часто жестокую строгость, Аттила
был  искренне  любим своим народом, для которого  он был  вполне совершенным
олицетворением чистокровного гунна,  со всеми достоинствами и пороками этого
племени.
     Каждый из подходивших к смертному ложу царя бросался перед ним ниц, выл
и кричал, колотил себя в  грудь, рвал свои  редкие волосы и раздирал на себе
одежду.
     Один из  ниспровергшихся  таким  образом перед трупом, больше не встал:
это  был   уродливый  карлик  Церхо,  придворный   шут   умершего,  до  того
безобразный,  что над ним всегда  все насмехались и  всячески его обижали, в
течение многих лет Аттила защищал его от грубостей и оскорблений окружающих.
     -- Ты умер, и Церхо не может без тебя жить! -- вскричал он  в слезах, и
пронзил ножом свое сердце.
     День и ночь продолжались стенания и вопли в спальне Аттилы.
     Хелхаль,  Дженгизиц, Эцендрул и Эрнак по очереди  впускали к телу толпы
народа. Но Эрнак  раньше всех осушил  свои  слезы и, часто перешептываясь  с
князем  Эцендрул  ом,  принял  гордый, поразительно заносчивый  Вид, даже  с
Дженгизицем. Эллак,  заключенный  в башне,  узнал о смерти  отца от Хелхаля.
По-видимому, он не поверил, что он умер от удара.
     --  А что же  Ильдихо? --  быстро спросил  он. -- Сделалась ли она  его
женой или нет? И как ты намерен поступить с ней?
     -- Она в  темнице,  -- мрачно  отвечал старик,  -- и умрет вместе  с ее
германцами.
     -- Хелхаль!  Если она  вдова  моего  отца,  как дерзаешь  ты  думать об
убийстве? Значит, она не была его женой. Ты проговорился. Это она его...
     -- Молчи! Если тебе дорога жизнь! --- сурово остановил его старик.
     -- Выпусти меня только на одну минуту! Дай мне увидеться с ней!
     -- Нет,  влюбленный  глупец,  неестественный сын!  Ты  останешься  тут,
доколе она не будет больше нуждаться ни в чьей защите! Я только что сердился
на Дженгизица за то, что он отказал мне в твоем освобождении в такую минуту,
когда колеблется все Мунчуково царство! Я всегда любил тебя больше, чем твой
отец и братья. Я хотел все-таки настоять на твоей свободе, но теперь, увидев
твое  безумие, я оставлю тебя здесь, чтобы ты не  мог помешать мне выполнить
месть, в которой я поклялся на ухо мертвецу!
     ГЛАВА ПЯТАЯ
     Так  прошел  первый  день праздника.  На  следующий день  гунны  начали
приготовляться к погребению великого властелина.
     Прежде всего мужчины и женщины  выбрили себе догола  всю правую сторону
головы, а мужчины и правую сторону лица. Затем мужчины нанесли себе на щеках
глубокие, в  палец шириной раны:  ибо могущественный  правитель должен  быть
оплакиваем кровью мужчин, а не женскими жалобами и слезами.
     На  обширной  площади   посредине  лагеря,  служившей  местом  народных
собраний, а  также игр  и ристалищ, выставлена была величайшая драгоценность
орды: высокий и большой темно-пурпуровый  шелковый шатер, подарок китайского
императора  персидскому  шаху,  отнятый  у  него византийским полководцем  и
привезенный им в столицу. Аттила же,  узнав об этом, потребовал себе шатер в
числе дани, и жалкий император Византии поспешил исполнить его требование.
     В  роскошном  шатре  этом Аттила лишь в  редких  торжественных  случаях
принимал  чужих  королей, теперь  шатер  стоял раскинутый на  своих  кованых
золотых
     шестах,  а  наверху  сверкал  золотой  дракон  с  подвижными  крыльями,
махавшими по ветру, с извивавшимся языком и кольцеобразным хвостом.
     Внутри  шатер  сверху донизу  увешан  был  дорогими  оружием  и сбруей,
горевшими жемчугом  и драгоценными камнями. Здесь поставили  тело  в золотом
гробу,  заключенном  в  серебряном  гробу,  в  свою  очередь  находившемся в
железном.  Окончив  убранство шатра,  Дженгизиц,  Хелхаль и другие  гуннские
вельможи  образовали  отряд из  нескольких  тысяч  конных  гуннов  и  начали
объезжать  шатер  по  три раза  шагом,  рысью,  галопом  и  в карьер  вокруг
многочисленной собравшейся толпы. При этой церемонии  все пели однообразную,
сочиненную любимцем-певцом Аттилы,  погребальную  песнь,  часто прерывая  ее
рыданиями и стонами.
     Но не успели  они  допеть  ее  до  конца, как на  площадь  стремительно
прискакали от  южных  ворот гуннские  всадники,  между  которыми  находились
знатнейшие приближенные и слуги мальчика Эрнака,  взывая  о помощи  со всеми
признаками безграничного ужаса.
     -- Гепиды! Король Ардарих ворвался в лагерь! К оружию! -- кричали они.
     ГЛАВА ШЕСТАЯ
     Это  была  правда  --  Гервальт  привел  его.  Отделавшись   от  своего
"почетного  караула",  аламанн  скрывался  в   лагере.  Его  попытка  бежать
окончилась неудачей, но когда внезапная весть о  смерти Аттилы повергла весь
народ в неописанное  смущение и даже расставленные у ворот часовые побросали
свои посты, чтобы воочию убедиться  в печальном  событии, Гервальту  удалось
захватить одного из коней и ускакать через южные ворота.
     Он  узнал, что король  Ардарих с большими  силами стоит  у пограничного
леса, отделявшего владения гуннов от области  гепидов,  и ни на мгновение не
замедлил бега своего коня, пока не достиг гепидского авангарда.
     Едва переводя дух, верный Гервальт рассказал Ардариху о положении вещей
в  лагере  гуннов  и умолял его,  не  теряя  ни  минуты, спешить  на  помощь
соплеменникам, которым  угрожала  жестокая казнь, указывая и на  то, что  со
смертью Аттилы надломилась  сила гуннов, вместе  со  своим  царем утративших
окружавшее их доселе обаяние.
     Ардарих не колебался ни минуты.
     -- Пробил великий  час,  -- сказал он, -- и раньше, чем я ожидал. Но мы
все-таки готовы и не станем медлить. Я иду.
     Он знал, что все его войско ничтожно перед десятками тысяч находившихся
в  лагере гуннов. К тому же  он мог вовремя поспеть для спасения  осужденных
только со своими несколькими  тысячами  всадников, остальное же его  войско,
состоявшее из пехоты, не могло подоспеть так  скоро. Тем не  менее он тотчас
же  приказал своим  людям  садиться  на  коней,  для  увеличения численности
повелев каждому всаднику посадить к себе по  одному пехотинцу. Самого короля
окружала толпа верных  его  приверженцев,  на лучших  конях,  с превосходным
оружием, но их было всего лишь двести человек.
     --  Вперед, мои  всадники! -- закричал король, поднимая копье. -- Нормы