"Что значат  эти  слова?"  -- спрашивал я отца. -- "Молчи! -- отвечал он. --
Ими шутить нельзя. Первый Цезарь был Бог на земле, и его преемники наследуют
его могущество и славу. Император -- значит властелин  могущества и  величия
всего  земного". А теперь?  Два цезаря молят гуннов о мире и в  то же  время
тайно подстрекают  его  один  против  другого. Они  покупают мир  золотом  и
позором. И эти же римляне дерзают еще изображать себя господами, а гуннов --
рабами! В пылавшем  Милане  нашел  я в  столовой  цезарского дворца картину,
искусно   ставленную   из  мелких   пестрых   камешков.  Что  же  она  собою
представляла?  Император  Валентиниан во  всей победоносной славе  сидит  на
троне в Равенне, а перед ним во прахе склоняются варварские  цари, высыпая к
его ногам  полные щиты золота.  Две  фигуры на  переднем  плане, на  затылок
которых он  наступает ногами, одеты в  гуннскую  одежду, и в них  я узнал...
брата Бледу и себя! Я уже занес топор, чтобы разбить это лживое изображение,
когда меня осенила мысль! Смотрите, римляне, вот истина!
     По  его  знаку  слуги отдернули  ковер, и на  стене, позади его  трона,
открылась громадная мозаика, о которой говорил Аттила,  но вместо императора
на троне  сидел он сам, а  в двух распростертых перед ним на переднем  плане
фигурах  в  точно  скопированной  императорской  одежде  можно  было  узнать
Феодосия и Валентиниана.
     Лица послов вспыхнули краской стыда и негодования.
     -- Задерните занавес, -- спокойно приказал Атгила, заметивший выражение
их лиц, --  я вижу, вам труднее  переносить истину, чем  мне ваше  миланское
хвастовство. Но это  еще не все: самая горькая истина у меня в запасе.  Один
из этих  цезарей, оказавшийся перед целым светом презренным убийцей, слишком
труслив,  чтобы самому  решиться на преступление. Он старается  подговорить,
моего  ближайшего слугу. Но германец оказался слишком верен  и горд, слишком
умен даже для византийских лицемеров. Он предал не  меня, а предателя. И кто
готов  был  помогать  ему?  Посол  императора! Так  император  попирает  все
древнейшие, священнейшие  обычаи народов, свято чтимые даже  дикими скифами.
Слушайте  же, мои гунны,  слушайте,  мои германцы  и склабены, и все племена
земные: бесчестен  Рим, низок император римлян,  позорно имя цезаря, и  я  с
презрением  плюю  в  лицо  всей  римской  империи...  А вы,  послы, слушайте
условия,  на  которых я  пощажу ваши  государства  от войны: к моим двумстам
женам я требую еще одну -- Гонорию,  сестру императора. Ты говоришь, что она
уже  замужем,  Максимин?  Что  за беда!  Даже  если  бы  я захотел  взять  у
императора  его  собственную жену,  то  он  отдал  бы мне ее из боязни перед
полчищами моих  гуннов.  Но мне  ее не  нужно,  --  усмехнулся  он,  --  она
безобразна, его Василиса, не  то  что красавица Гонория.  Несколько лет тому
назад она тайно прислала мне свой портрет и обручальное кольцо,  умоляя меня
взять ее в жены. Конечно, я знаю, что я не очень красив, но и она это знает.
Римлянка  в  порыве  страсти  готова выйти замуж хоть  за  сатану.  Так вот,
замужем она или нет, я хочу теперь взять ее, а с нею  приличное приданое. Вы
должны  уступить мне  всю  область вдоль Дуная от моей пеонийской границы до
Новэ  во  Фракии -- это в  длину,  а в  ширину  -- пространство  пятидневной
гуннской  скачки. Вы  же  не  должны ни  устраивать  ярмарок  на  Дунае,  ни
поселяться возле моих владений ближе, чем Наисс.
     -- Даже если бы ты  и получил руку Гонории,  -- отвечал один из  послов
Ромул,  -- ты все  равно не  имел бы права на  область...  По римскому праву
землею владеют мужчины, а не женщины.
     -- Я  живу по гуннскому праву, допускающему к управлению и женщин. Но я
еще  не кончил.  Вы  выдадите  мне всех перебежчиков. По  моему счету их сто
тринадцать человек.  Вы  заплатите пять тысяч  фунтов золота,  доставите мне
тысячу заложников сенаторского сана, сроете стены Византии, Рима и Равенны и
будете сидеть тихо, пока я, как только в германских лесах стает снег, покорю
всю страну от Понта до  Британского моря  и от столбов Геркулесовых до ворот
Адрианополя! Если вы не исполните в  точности всего, что я сказал, горе Риму
и Византии!  Вы теперь  одни!  Не  надейтесь,  как  три года тому  назад  на
вестготов, у них  междоусобия и им не до вас, но если бы победитель из  трех
воюющих друг с другом .братьев и вздумал подать вам помощь, знайте: Гейзерих
со своими вандалами, и свебы,  аланы, франки, и аллеманы, и все, находящиеся
под моею властью народы, мгновенно сотрут вас всех с лица земли!
     Он остановился, наслаждаясь смущением римлян.
     Кругом царило глубокое, боязливое молчание.
     Наконец, ритор не выдержал и тихо, едва слышно, произнес:
     -- А когда... ты все это возьмешь у нас... что же оставишь ты нам?
     -- Души ваши!  --  быстро отвечал Аттила. --  А  в Риме оставлю  вашему
первосвященнику дорогую ему гробницу еврейского рыбака. Всем же вам -- ваших
матерей!  Ваши жены, сестры и дочери также останутся  при вас... до тех пор,
пока какая-нибудь из них  не приглянется  мне!  Тише ты,  храбрый Примут! Ни
слова!  Ни  вздоха! Вы  должны исполнить  все, чего  бы  я ни  требовал. Так
беспомощно и бессильно лежите вы у моих ног. Вы не можете противиться даже в
случае,  если  бы  у вас на  это хватило мужества! Ступайте!  Отпускаю  вас!
Сегодня Аттила, меч бога войны, отомстил Риму за все народы, в течение веков
угнетаемые им!
     ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
     Эдико  отвел  связанного Вигилия  в  одну из  многочисленных деревянных
башен, служивших темницами.
     Затем  он  догнал  послов,  медленно  и  угрюмо направлявшихся  к своим
жилищам.
     Увидав его, Максимин остановился.
     -- Германец,  --  с  упреком сказал он,  -- сегодня ты смешал с  грязью
римскую империю!
     -- Это сделал не я и не Аттила, а ваш император, -- отвечал Эдико, -- и
я служил лишь орудием!
     -- Да, -- мрачно вмешался Приск, -- но я видел, насколько это было тебе
приятно!
     -- И к чему тебе наше унижение? Ведь ты не гунн. Откуда же у тебя такая
ненависть к нам? -- продолжал Максимин.
     -- Ты полагаешь, что скорее я должен был  ненавидеть гуннов? -- прервал
его Эдико. -- Но сами вы, римляне, постарались отвратить меня от себя. Гунны
грубы, дики, невежественны, вы же изящны и образованы,  но в то же  время вы
лживы  до  мозга костей. Я испытал  это.  Слушайте:  двадцать лет тому назад
небольшая область скиров не могла вмещать в себе все возраставшее население,
благословленное Вотаном и Фриттой,  Фро  и  Донаром. Король  Дагомут  созвал
народное  собрание,  и  оно  решило,  что  третья  часть  мужчин,  юношей  и
мальчиков,  избранных по  жребию,  должны выселиться  и  основаться  в  иной
стране. Жребий пал и на наш род, благороднейший после  королевского. У моего
отца было пять сыновей, и я, младший из них, только  что получил меч  из рук
короля  Дагомута. Все мы, с нашими приближенными,  слугами  и отпущенниками,
отправились вниз по Дунаю. Отец Аттилы Мунчук  звал нас к  себе на службу за