мести.  Я  -- Бог мщения, хочешь ли ты  быть  моим  мечом? Так сбрось с себя
теперь  же все, что  есть в  тебе человеческого, то есть слабого, и сделайся
непреклонен,  как Мой  меч,  служи  только моей воле и безжалостно уничтожай
тысячи тысяч  детей, женщин и стариков.  Я же сделаю  имя твое великим перед
королями  и повергну под ноги  твои  все страны мира. Тебя же люди  прозовут
бичом Бога мщения, и  ты  будешь  для них  славой  и позором,  проклятием  и
гордостью. Можешь ли ты слепо исполнить все, что я повелю тебе?
     Я молчал в смущении и ужасе.  Сердце мое замерло. Неужели  мне придется
убивать невинных?.. Бог проник  в мои колебания, и голос его страшным громом
раскатился между утесами.
     --  Ты колеблешься? Ты  не  хочешь?  Хорошо же! В  Дунайском лесу около
палатки Бледы в земле зарыт  мой старый  победный меч. Тот, кто  найдет его,
волей-неволей  сделается  моим  непобедимым  мечом.  Пусть  же  Бледа  будет
властелином мира!
     И бог исчез среди грома и молний.  Кругом снова настала  ночь. Гора, на
которой я  стоял, разверзлась под моими ногами, и я, подобно  камню,  быстро
полетел вниз. Кровь хлынула у меня изо  рта и ноздрей. Наконец, я ощутил под
собою  землю  и  очнулся.  Во рту у меня действительно  была кровь, -обильно
лившаяся  из горла  и  из носа. Я  лежал  на земле перед  палаткой. Припадок
горячки привел меня сюда, я чувствовал себя умирающим.  Вдруг в темноте надо
мною склонился человек: то был посланный Бледы.
     -- Твой старший брат, -- сказал он, --  повелевает тебе предстать перед
ним  завтра  до захода  солнца.  Если  ты  не  явишься  и не  откажешься  от
предложенного ему тобою  похода,  то он отнимет у тебя твое  царство, так же
как он дал тебе его.
     И посланный исчез.
     ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
     На другой день я поехал через Дунайский лес к брату. Солнечные лучи уже
косвенно пронизывали  ветви сосен. На всем  лежал  кровавый  оттенок,  точно
такой, как в  моем  видении. Я  ехал  один,  далеко опередив моих спутников.
Вдруг справа в глубине леса послышалось мычанье скота. Из чащи вышел пастух.
Я  знал  этого  пастуха, бывшего одним из  многочисленных  надсмотрщиков  за
стадами Бледы.
     -- Почему ты покинул стада, Руал? -- спросил я его. -- И что у тебя под
плащом.
     -- Старинный  железный меч, господин, -- отвечал пастух. -- Я  несу его
моему царю. Вот посмотри, -- и он показал меч.
     На рукоятке, с которой отпало  уже все сгнившее дерево, вставлены  были
круглые, красные камни, которые горели, словно капли крови...
     Меня обдало жаром.
     -- Мне! Дай мне этот меч! -- вскричал я, наклонясь, чтобы схватить его,
но пастух отскочил в сторону.
     -- О чем ты думаешь?  -- вскричал он. -- Он найден на земле Бледы и его
слугою. Меч принадлежит ему!
     И он быстро побежал в лагерь. Скоро и я стоял в палатке брата. Пастух с
мечом в  руке, стоя перед  ним  на коленях,  рассказывал о находке. При моем
появлении брат сделал пастуху  знак уйти, и, с глубоким поклоном положив меч
на стол, он удалился.
     Брат выпрямился во весь свой высокий рост и, смотря на меня, произнес:
     --  Выбирай,   Аттила.  Сегодня  ночью  мне  снилось,  что  ты  --  тот
исполинский волк, о котором германцы рассказывают, что он  пожрет всех богов
и людей. До этого я тебя не допущу! Имя гунна не должно стать проклятием для
народов.  Поклянись  не  начинать  никакой  войны  без моего согласия. Или я
отниму у тебя твое царство. Твои подданные охотно послушаются меня: они меня
любят, тебя же только боятся и ненавидят. А любовь могущественнее ненависти.
     --  Ты  шутишь!  Ты  не  можешь  говорить это серьезно!  -- едва мог  я
вымолвить от гнева.
     -- Ты сомневаешься? -- вскричал он. -- Я готов поклясться, что не шучу,
поклясться на мече.
     Он схватился за ножны, но они были пусты: он оставил меч в опочивальне.
Под руками не было иного оружия, кроме меча, найденного пастухом.
     --  Все  равно, --  сказал  брат, повернувшись к столу,  на  котором он
лежал,  -- Руал  говорит, что это должен быть меч Бога войны, по  старинному
преданию зарытый в Дунайском лесу, -- прибавил  он, улыбаясь. -- Я поклянусь
на этом мече...
     Но он уже лежал у моих ног, и  из его горла била широкая струя крови. Я
же стоял над ним с мечом,  непостижимым  образом очутившимся  в моей руке, а
кругом все подернулось уже знакомой мне кровавой дымкой.
     Он не произнес ни слова, я  встретил только его взгляд. Но он не тронул
меня: я сделался бесчувственным и закаленным, как мой меч.
     --  Да, это  волшебный меч! -- в восторге  вскричал я.  --  Потому  что
сердце мое умерло.
     Глаза брата угасли.
     Аттила тяжело перевел дух и погрузился в молчание.
     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
     Выйдя из палатки, -- продолжал прерванный рассказ Хелхаль, -- ты сказал
гуннам,  что  брат  твой,  напившись вина,  неосторожно наткнулся на  меч  и
пронзил себя. Но не все поверили этому. Многие собирались роптать...
     -- Но я не дал им  времени. В тот же день я начал войны с Византией,  с
остготами, с  маркоманами и с сарматами... Я победоносно окончил  все четыре
похода, и с  тех пор  гунны слепо  бросаются за мною, когда я веду их с моим
мечом в руке.  Они знают, что я получил его от Бледы... в наследство. И  это
победоносный меч! Никогда еще не бывал я побежден, никогда! Даже  в  Галлии,
-- с внезапным  жаром вскричал  он,  -- когда  римляне и вестготы  составили
против  меня  бессмысленный  союз.  Я бы  напал  на них,  если  бы  внезапно
хлынувшая из гортани кровь не приковала меня к  ложу и если бы явившийся мне
вторично бог войны не повелел мне вернуться.
     -- Отступи  пока,  непобежденный, --  сказал он,  --  а через три года,
втройне увеличив  свои  силы, возвратись и победи! Тогда-то враги мои начали
шептать, что меч мой не может сокрушить одного врага: римского папу! Глупцы!
Они  думают,  что  я вернулся из  страха перед  гневом  христианского  Бога,
которым мне грозил седобородый священник на улице в Мантуе. Но среди гуннов,
как среди германцев, существует поговорка:  кто  попадает в Рим,  становится
христианином или умирает. Я давно знал ее и смеялся над нею. Однако мне было
как-то жутко,  когда в Мантуе я отдал приказ двинуться на Рим.  Вечером того
же дня наткнулся я на римского архиепископа и его священников, моливших меня
о  пощаде  и на  коленях  предлагавших мне подарки. Но все это  не могло  бы
заставить меня  изменить мои планы. Это сделало сновидение. Перед  рассветом
мне приснился сон: будто  из  поросшей камышом реки  возвышается царственная
голова  с  еще юношескими, белокурыми,  как  у  германцев  волосами.  Голова