процессии  двигались  гуннские  охотники,  которых сопровождала изумительная
масса убитой  дичи,  лежащей  на  нескольких  широких  телегах,  запряженных
четверкой лошадей.  Тут лежали убитые буйволы, медведи, волки,  лоси, олени,
кабаны и  рысь, и  всевозможные  болотные  птицы; около  дичи  в  живописном
беспорядке нагромождены были  всевозможные охотничьи  принадлежности: копья,
луки, стрелы, рога и  ножи.  В  одной  из телег везли  живых птиц и  зверей,
пойманных в ловушки и западни, здесь часто раздавались глухой  рев, хрюканье
или громкий вой, на которые отвечало свирепое  ворчанье многочисленной своры
громадных охотничьих псов.
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     Послы не могли отвести глаз от пестрой картины.
     -- Это не люди и не всадники, -- сказал Приск, -- а центавры: человек и
конь составляют одно.
     -- Смотри-ка!  --  изумился Примут. -- Вот один соскочил, ударил коня и
конь убежал!
     -- Но всадник догонит его, -- заметил Эдико.
     -- Да, догнал! Схватил его за гриву и вскочил на него на всем бегу!
     В  это время  один  из  всадников  на  всем скаку  прицелился в  высоко
порхавшую  ласточку  и  метко пронзил ее стрелой при восторженном  одобрении
толпы.
     --  Это Дженгизиц,  второй  сын господина,  -- сказал Эдико, --  лучший
стрелок  и наездник  своего  народа.  Вот  он  опять целится,  смотрите!  Он
прострелил покрывало на голове ребенка!
     -- Какое святотатство! -- воскликнули послы.
     -- Не  святотатство,  потому что ребенок  невредим, -- холодно возразил
Эдико.
     --  Что  это за шум  и  звон? --  спросил  Приск,  пораженный какими-то
странными, резкими звуками.
     --  Это военная  музыка  гуннов,  --  пояснил  Эдико,  --  эти  обручи,
усаженные кругом колокольчиками и бубенчиками и обтянутые кожей, по  которой
музыканты ударяют  деревянными  колотушками,  изобретены  самим  Аттилой.  И
знаете, от какого животного эта кожа? Человеческая. "Короли, изменяющие мне,
-- сказал  Аттила, -- должны служить  мне и после смерти,  звоном и  песнями
сопровождая мои победы".
     -- Поучительная и приятная музыка! -- пробормотал Приск.
     Когда, въехав в южные ворота, Аттила поравнялся с первым домом  лагеря,
дверь его отворилась и из нее вышла молодая женщина благородной  наружности,
сопровождаемая  многочисленными  служанками и слугами.  На  руках  у нее был
грудной ребенок.
     Молодая мать остановилась  перед конем Аттилы и, опустившись на колени,
положила  дитя у  копыт скакуна.  Только  после безмолвного  утвердительного
знака Аттилы  она подняла  ребенка,  встала, поцеловала его, низко наклонила
голову и вошла обратно в дом.
     -- Что это значит? -- спросил Максимин. -- И кто эта красавица?
     --  Гречанка  из  Малой  Азии, --  отвечал Эдико, --  это  значит,  что
повелитель признал ребенка своим, в противном же  случае малютка и мать были
бы раздавлены копытами лошадей.
     У деревянной ограды  следующего  дома  показалась  старуха  в  гуннской
одежде,  богато убранной римскими  золотыми монетами, также  в сопровождении
толпы  рабов и рабынь. Подступив  к  Аттиле,  она  подала  ему  на роскошном
серебряном   блюде   сырое   мясо,  нарезанное  тонкими  ломтями  и   сильно
приправленное  луком.  Благосклонно  кивнув  ей головою, властитель захватил
пальцами кровавое мясо с луком и съел несколько  кусков. С глубоким поклоном
старуха удалилась, и Аттила поехал дальше.
     -- Это  была Часта,  супруга Хелхаля, его довереннейшего советника,  --
сказал Эдико,  --  а  вот он сам, высокий  седой  человек, едущий следом  за
господином. Из всех  знатных гуннских  женщин только одна  Часта имеет право
приветствовать возвращающегося царя и подносить ему  древнюю священную  пищу
гуннов: сырое конское мясо с сырым луком.
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     С необычайной быстротой  н  юношеской ловкостью Аттила соскочил наконец
со своего неоседланного, как у всех гуннов, коня, но соскочил не на землю, а
на  затылок преклонившегося  перед ним немецкого вождя, на очередь  которого
теперь приходилась эта честь.
     Кругом толпилась необозримая  масса германцев, славян,  финнов, гуннов,
римлян и греков, сбежавшихся со  всего  лагеря.  Многие из  толпы простирали
руки к царю, прося у него суда или защиты.
     Аттила стоял серьезный  и неподвижный.  По его знаку, тесно  окружавшая
его пешая гуннская стража, образовав из вытянутых копий узкий проход, начала
пропускать  к  нему  по одиночке просителей,  предварительно отнимая  у  них
оружие и обыскивая.
     Допущенные просители  бросались ниц  перед  Аттилой, целовали его босые
ноги и излагали свои жалобы или просьбы: большей частью  он тут же решал все
дела, и многие, уходя, осыпали его горячими благодарностями.
     Но  вот  к нему приблизился  богато одетый  вождь гуннов, перед которым
стража почтительно расступилась, и глубоко преклонился перед царем.
     -- Господин, прости раба твоего за то, что он осмеливается обратиться к
тебе с просьбой, -- сказал он.
     --  Это  ты, мой верный Эцендрул, раздавивший копытами своих коней  все
племя амильцуров! Проси, чего хочешь, и я исполню твою просьбу.
     -- Один из охотников рассказал  мне,  когда мы поймали в  западню  того
чудовищного буйвола, что ты можешь...
     --  Для  тебя  я  сделаю это  охотно.  Приведите  сюда исполина  болот.
Оруженосцы, принесите мой самый тяжелый топор!
     Народ отхлынул  в сторону при виде громадного зверя, которого с  трудом
тащили  тридцать охотников.  Ноги  гигантского буйвола  были крепко  опутаны
толстыми   веревками.  На  громадной  голове  надет  был  кожаный  мешок   с
отверстиями  для   длинных  сильных   рогов.  Внезапно  измученное  животное
наклонило могучую шею с щетинистой  гривой, испустило грозный рев  и в то же
мгновение высоко вздернуло голову с такой силой, что гунны как мячи отлетели
в разные стороны.
     Но  их  место тотчас  же было занято бросившейся  на буйвола  толпой, и
животное снова заревело, глухо и жалобно.
     -- Стойте!  --  приказал Аттила. -- Отпустите его! Снимите все веревки!
Отойдите все!
     И  он  с  левой  стороны  подошел  к буйволу,  стоявшему  неподвижно, в
изумлении от неожиданной свободы.
     Высоко  в  воздухе  блеснул  острый  как  бритва,  тяжеловесный  топор,
занесенный  рукой  Аттилы,   и   лезвие  его,  опустившись  на  затылок  еще
неопомнившегося  зверя,  сразу  отделило голову  от  туловища: кровь хлынула