Юрий Домбровский.
   Хранитель древностей


     Собрание сочинений в шести томах. Т. 4. Издательство "Терра", М.: 1992.
     OCR Бычков М.Н.



           Памяти  Файзулы  Турумова, героически погибшего 22 июня 1941 года
      в  Брестской  крепости,  с  почтением  и  благодарностью за его подвиг
      посвящает автор.


           Теперь,  наконец,  мы  оживаем,  однако  по  природе человеческой
      лекарства  действуют  медленнее,  чем  болезни, и как тела наши растут
      медленно,  а  разрушаются  быстро,  так  и таланты легче задушить, чем
      породить или даже оживить, ибо и бездействие тоже имеет свою сладость,
      и праздность, ненавистная сначала, тоже становится приятною.
           Что же сказать, если в продолжение пятнадцати лет - великая часть
      жизни    человеческой!    -   столько   народу   погибло   по   разным
      обстоятельствам,  а  даровитейшие  по жестокости Вождя! - мы, немногие
      уцелевшие,  пережили  не только себя, но и других: ведь из нашей жизни
      исторгнуто  столько  лет,  в  течение  которых  молодые молча дошли до
      старости, а старики почти до самых границ человеческого возраста".

                                                    Тацит. Жизнь Агриколы, 3

 
        Глава первая

     Впервые я увидел этот необычайный город, столь непохожий ни на один  из
городов в мире, в 1933 году и помню, как он меня тогда удивил.
     Выезжал я из Москвы в ростепель, в хмурую и теплую погодку. То  и  дело
моросил дождичек, и только-только начали набухать  за  заборами,  на  мокрых
бульварах и в бутылках на подоконниках  бурые  податливые  почки.  Провожали
меня с красными прутиками  расцветшей  вербы,  потешными  желтыми  и  белыми
цветами ее, похожими на комочки пуха. Больше ничего  не  цвело.  А  здесь  я
сразу очутился среди южного лета. Цвело все, даже то, чему вообще цвести  не
положено - развалившиеся заплоты (трава
     била прямо из  них),  стены  домов,  крыши,  лужи  под  желтой  ряской,
тротуары и мостовые.
     Час стоял ранний, дорога предстояла дальняя. От станции до города  меня
довезли, а по городу надо было идти  пешком>  Но  Алма-Ата  спала,  спросить
дорогу было не у кого, и я двинулся наугад. Просто потому пошел,  что  лучше
все-таки идти, чем стоять. Шел, шел, шел - прошел километра три и понял, что
кружу на одном месте. Главное - не за что зацепиться глазом, все  одинаково:
глинобитные заборы, за ними аккуратные  мазанки,  редко  белые,  все  больше
синие и зеленые (потом  я  узнал,  что  здесь  в  белила  хозяйки  добавляют
купорос); крепкие сибирские избы из  кругляка,  не  закрытые,  а  прямо-таки
забитые деревянными ставнями с черными болтами,  кое-где  рабочие  бараки  и
желтые двухэтажные здания железнодорожного типа - с  лестницами,  балконами,
застекленными террасами (только  закончен  Турксиб).  И  все  это  одинаково
захлестнуто, погружено до крыш в сады. Сады везде.  Один  сад  рос  даже  на
мостовой: клумбы, газон,  небольшой  бетонный  фонтанчик.  Желтые  тюльпаны,
красные и сизые маки и тот  необыкновенный  цветок  с  черными  глянцевитыми
листьями, не  то  багровый,  не  то  красно-фиолетовый,  который  алмаатинцы
приносят из-под ледников и зовут ласково и почтительно по имени и отчеству -
Марья Коревна (марьин корень, очевидно).
     В другом месте, тоже прямо на мостовой, мне повстречалась рощица  белых
акаций. Просто повернул я за угол - и вдруг выбежала навстречу  целая  семья
высоких, тонких, гибко изогнутых деревьев. "Восточные танцовщицы", - подумал
я. И они в самом деле всем - лакированными багровыми иглами,  перламутровыми
сережками (точь-в-точь морские ракушки), кистями белых  цветов  (точь-в-точь
свадебные  покрывала),  этой  необычайной  гибкостью  напоминали   танцующих
девушек. От деревьев исходил сладкий, пряный запах, и он был так тяжел,  что
не плыл, а стоял в воздухе. Солнце еще не встало, а под акациями уже трубили
шмели и кружили большие белые бабочки.
     Здесь я увидел, что зелень в этом городе расположена террасами,  первый
этаж - вот эти акации. Над акациями фруктовые сады, над садами тополя, а над
тополями уже только горы да горные леса на них. Вот сады-то  меня  и  путали
больше всего: поди-ка разберись, где ты находишься,  если  весь  город  один
сплошной сад, - сад яблоневый, сад урючный, сад вишневый, сад  миндальный  -
цветы розовые, цветы белые, цветы кремовые.
     А над садами тополя. Потом я узнал - они и есть в городе самое главное.
Без них ни рассказать  об  Алма-Ате,  ни  подумать  о  ней  невозможно.  Они
присутствовали при рождении города. Еще ни улиц, ни домов не было, а они уже
были.
     Весь город, дом за домом, квартал за кварталом, обсажен  тополями.  Нет
такого окна в городе, высунувшись из которого ты не увидел  бы  прямо  перед
собой белый блестящий или черный морщинистый ствол. От Алма-Аты до  Ташкента
проходит большая дорога - день и ночь по ней мчатся грузовики. Но называется
она не улица, не шоссе, не дорога, а просто - аллея. "Ташкентская аллея",  -
говорят алмаатинцы. И в  самом  деле,  огромный  сотнекилометровый  тракт  -
всего-навсего только одна большая тополевая аллея.
     Алма-атинский тополь - замечательное дерево. Он высок,  прям  и  всегда
почти совершенно неподвижен. Когда налетает  буран,  другие  деревья,  гудя,
гнутся в дугу, а он едва-едва помахивает вершиной. Не дерево, а колоссальная
триумфальная колонна на площади (не забудьте, каждому из этих  великанов  по
доброй сотне лет). Но нет дерева более живого и говорливого, чем тополь.  От
самых корней до вершин он полон живой  мелкой  листвой,  шумит,  пульсирует,
переливается серебром и чернью.
     А над тополями уже горы.
     Отроги Тянь-Шаньского хребта. "Кажется,  что  два  мощных  сизых  крыла
распахнулись над городом - держат его в воздухе и не дают упасть.  Но  в  то
далекое утро сизыми эти крылья казались мне только снизу - там, где залегали
дремучие горные боры, - вершины  же  их  были  нежно-розовыми.  Кто  был  на
Каспии, тот знает: вот так на заре горят  чайки,  когда  они  пролетают  над
водой.