глядеть близко, не разберешь, что в нем главное,  а  что  второстепенное.  И
вообще если пройти к нему от дома офицерского собрания  (а  для  этого  надо
только пересечь парк), то увидишь, что и на церковное-то здание  этот  собор
не очень похож. И тут и там те же самые купола, те же шпили, резные карнизы,
узорные чердаки, шатрообразные  крыши.  И  кажется,  водрузи  на  офицерском
собрании еще луковку с крестом, то и будет та же  самая  церковь.  Вообще  в
архитектурной мистике строитель верненского собора понимал не много.  Оно  и
понятно. Человек он был деловой и светский, на своем  веку  строил  торговые
ряды, офицерское собрание, дворянское собрание, и когда  ему  наконец  город
заказал кафедральный собор - невиданный, огромный, богатый! - он и для  Бога
соорудил  те  же  губернаторские  хоромы.   И   все-таки   повторяю:   собор
великолепен, он огромен и величествен так,  как  должно  быть  величественно
всякое здание, вписанное в снега Тянь-Шаньского хребта. Город, лежащий около
его подножия, оказался  поднятым  им  на  высоту  добрых  сорока  метров.  В
варварских побрякушках этого  здания  отлично  выразился  весь  дух  старого
Верного, как его нам построил Зенков: его  молодость,  его  оторванность  от
всех исконных устоев,  его  наивность,  его  самостоятельность  и,  наконец,
залихватское желание не ударить в грязь лицом перед миром.
     Вокруг храма раскинулся огромный городской сад,  растут  тополя,  дубы,
сосны, липы, шумит веселый мелкий кустарник, распускаются ирис и розы,  бьют
фонтаны.
     А внутри собор огромен. Его своды распахнуты, как шатер: под ними масса
южного солнца, света и тепла, оно льется прямо из окон в куполе на  каменные
плиты пола, и когда разблестится ясный, солнечный день, белый купол  кажется
летящим ввысь, а стены как бы парят в белом и голубом  тумане.  И  вообще  в
этом лучшем творении Зенкова столько простора, света и свободы, что кажется,
будто какая-то часть земного круга покрыта куполом. Это очень южный храм,  в
нем все рассчитано на свет и солнце.
     Мы, северяне, знаем совершенно иные храмы. В них потолки низки и давят,
в них пространство зажато и стиснуто в узких угловатых сводах. В них  темно,
тесно и страшно. И все в таких соборах свое, собственное,  мистическое  -  и
лики икон, и тусклые пятна лампад, и черное серебро подсвечников.
     А Зенков отдал Богу только то, что он много лет привык давать людям,  -
белые высокие стены,  белые  же  своды  купола,  в  прорезы  которого  видно
чудесное алма-атинское небо, голубые и розовые иконы, похожие на картины.  И
писал эти иконы не монах, не богомаз, а учитель рисования - художник Хлудов,
такой же великий украшатель, как и сам строитель Зенков  {Приведу  некоторые
из теоретических положений Зенкова,  сопоставив  их  с  данными  современной
науки. Сейсмостойкое здание, пишет Зенков, должно:
     1. Строиться из дерева или  его  заменителей.  Здесь  разногласий  нет.
"Только   эластичные   материалы   и   конструкции   являются   действенными
антисейсмическими факторами в руках архитектора" (Н. Бачинский. Антисейсмика
в архитектурных памятниках Средней Азии).
     2. Иметь очень глубокий фундамент. "Опустите глубоко в землю  фундамент
- и вы не будете бояться за целостность вашего жилища".  Вот  это  положение
Зенкова  признано  только   в   последнее   время:   "Изучение   последствий
землетрясений показало, что малая глубина заложения фундамента  отрицательно
отражается на прочности сооружений во  время  землетрясений"  (К.  Николаев.
Некоторые положения строительства в сейсмических районах).
     3. Иметь обширные зазоры между землей и фундаментом. Ибо "каменный дом,
не соприкасающийся в своем основании с  верхними  слоями  земли,  не  боится
землетрясений; подвал должен  быть  устроен  под  всем  домом,  так  как  он
перехватывает сейсмические волны". (Зенков).
     А вот что пишет советский инженер Ф. Зеленьков о предложенном  им  (как
он считает - впервые) сейсмо амортизаторе: "В  данной  работе  в_п_е_р_в_ы_е
описан новый метод...  Для  этой  цели  использован  специальный  фундамент,
который отделяет, то есть изолирует, здание от земли воздушным зазором и тем
самым от сейсмических ударов со стороны земли". Автор упоминает много  имен,
но имени Зенкова среди них нет.
     Как развитие и  продолжение  этой  мысли  необходимо,  считает  Зенков,
"огорождение здания рвами, которые  при  твердых  грунтах  могут  засыпаться
землей". Вот эту мысль Зенков вынашивал несколько  десятилетий,  после  того
как в 1887 году он наткнулся на следующие необычные явления.
     После катастрофы 1887 года  оказалось,  пишет  он,  "деревянная  минная
галерея в г. Верном на расстоянии всего 12  верст  от  эпицентра  (Аскайское
ущелье) испытала, очевидно, настолько легкое сотрясение, что в ней не  везде
осыпалась земля". А в катастрофический 1911 год Зенков сделал и другой опыт:
"Окопал свой дом антисейсмическим рвом". "Результаты считаю блестящими.  При
землетрясениях в 6 баллов, - пишет он, - только слышу гуд, жду  толчков,  но
их уже не испытывает мой дом, окруженный рвом... Семь месяцев ходят  ко  мне
люди смотреть ров".
     Этого опыта Зенкова, кажется, еще не изучал и не повторял никто.}.


        Глава вторая

     Прошло не то четыре, не то пять лет. Получилось так, что в этом  соборе
я и стал работать.
     Первое, с чем я познакомился, придя туда, был церковный чердак. В самый
день моего поступления меня свела туда заведующая хранением. Дело в том, что
на чердаке  этом  уже  года  три  стояло  несколько  заколоченных  ящиков  с
караханидскими (XI век!) черепками, и заведующей, девушке еще очень молодой,
но хозяйственной и  бережливой  -  ее  звали  Клара  Фазулаевна,  -  страшно
хотелось, чтобы я из них слепил хотя бы с десяток сосудов. Уж больно  хороши
были эти черепки - блестящие, новешенькие, разноцветные: и  небесно-голубые,
и черно-зеленые, и какие-то шоколадные.
     "Понимаете, - умильно говорила она мне, - ведь тут все,  все  осколочки
целы, и даже свой номер на каждом осколочке,  тут  только  руки  приложить".
Руки я к черепкам прикладывать не стал, но на чердак полез и с тех пор  туда
зачастил.
     Чердаки - моя слабость. Я их люблю и понимаю с детства. Когда мне  было
лет десять, мы жили в Москве в большом  хмуром  пятиэтажном  доме,  и  самое
лучшее в нем был чердак. Каждый день несколько часов я  проводил  там.  Было
страшновато, тихо и хорошо. Стояли необычайные вещи, каких на земле  нет,  -
оленьи рога, поросшие мохнатой пылью, разбитый аквариум, чучело совы.  Порой
из старого умывальника показывалась  морда  огромной  плюшевой  крысы,  и  я
замирал от восторга. Незнакомый кот, чудесный и  рыжий,  вдруг  появлялся  у
слухового окна - стоял гордый, прямой и подтянутый и смотрел на меня. Как он
не походил на тех худых, шершавых  и  умильных  попрошаек,  которых  мне  не
разрешалось брать на руки. В щелях и застрехах  пищали  воробьята,  и,  если