Я стоял, смотрел на горы, на тополя, на белые акации под ними и  думал:
куда же идти, ведь здесь никогда не найдешь дорогу. Встало  солнце,  и  хотя
люди еще спали за  замками,  ставнями,  болтами  и  решетками  -  город  уже
проснулся. С час как бойко шла перекличка петухов. Горланили -  один  бойчее
другого - все дворы города. Не смолкая,  чирикал  и  заливался  вишенник.  С
сухим электрическим треском вспархивала розовая и синяя саранча.  Заливались
где-то на задах лягушки. Потом я узнал:  в  городе  зверья  не  меньше,  чем
людей. В городском парке по вечерам  ухает  филин.  По  улицам,  как  только
смеркнется, носятся  летучие  мыши,  иволги  кричат  и  поют  на  автобусной
остановке в центре. На тесовые крыши предместий (их тут зовут  по-старому  -
"станицы") садятся фазаны. Сидит такой  красно-желтый  красавец  и  тревожно
озирается по сторонам: залетел с прилавка (так здесь называются  травянистые
холмы) и сам не поймет зачем. Дикие козочки  забегают  осенью  и  ягнятся  в
окраинных садах. Словом, нигде в мире, сказал мне один зоолог, дикая природа
не подходит так близко к большому городу, как в Алма-Ате.
     Нельзя  сказать,  чтобы  улицы  выглядели  нарядно.  Это  еще  не  была
"красавица Алма-Ата" сороковых, а тем более пятидесятых годов: хаты,  хатки,
странные саманные постройки, где добрую  половину  дома  занимает  стена,  а
окошко находится под  крышей;  потом  вдруг  выкатится  крепкая,  как  орех,
русская изба с резными подоконниками и широкими воротами, за  ней  потянется
длинная турксибская постройка на целый квартал - масса окон, террас, дверей,
лестниц - и снова хаты, хатки.  Глина  саман,  тес,  тростник.  Ни  бутового
камня, ни кирпича. Новых двухэтажных домов  мало  -  старых  совсем  нет.  В
общем, мирно спящая казачья станица самого начала века.
     И вдруг произошло чудо: я пересек улицу и очутился  в  совершенно  ином
городе. Улицы здесь были широкие, мощеные, дома  многоэтажные,  изукрашенные
сверху донизу, к  каждому  из  них  вела  лестница  с  огромными  церковными
ступенями из белого  камня.  Крыши  у  этих  хором  были  тоже  особенные  -
сводчатые, и кончались они то шпилем, то  цветным  куполом,  то  петухом.  И
везде резное дерево, белый камень, колонны, узорчатые водостоки.
     Здание, мимо которого  я  шел,  растянулось,  как  мне  показалось,  на
несколько кварталов. Оно походило на старинный пассаж  или  крытые  торговые
ряды. Мне почему-то пришли в голову такие  слова,  как  "Деловой  двор"  или
"Славянский базар". А напротив "Делового двора" стоял самый настоящий дворец
Шехерезады, такой, как его рисуют на коробках папирос, -  обвитая  кружевами
громадина с башней на крыше, с множеством окон и широкими узорчатыми дверями
- не дверями, а целыми воротами. Так и хочется их распахнуть настежь.
     Я повернул за угол и тут увидел знаменитый собор. Мне  о  нем  пришлось
много слышать и раньше, но увидел я что-то совершенно неожиданное. Он  висел
над  всем  городом.  Высочайший,  многоглавый,  узорчатый,  разноцветный,  с
хитрыми карнизами, с гофрированным железом крыш. С колокольней, лестницей  -
с целой системой  лестниц,  переходов  и  галерей.  Настоящий  храм  Василия
Блаженного, только построенный  заново  пятьдесят  лет  тому  назад  уездным
архитектором. Собор стоял в парке, и около него никого не  было,  только  на
широких ступенях спал старый казах с ружьем за плечами, в войлочной шляпе. Я
постоял, покашлял, вздохнул - старик все спал. Я тронул  его  за  плечо.  Он
пошевельнулся, поднял голову, посмотрел на  меня  и  очень  чисто  по-русски
спросил, сколько времени. Часы висели напротив. Мы оба поглядели. Оказалось,
что уже пять.
     Сторож вздохнул.
     - Рано, рано стали летом приходить  поезда,  -  сказал  он.  (Я  был  с
чемоданом.) - Вы что -  прямо  с  вокзала?..  И  пешком  через  весь  город?
Здорово!  Значит,  верст  пять  отмахали,  если  напрямик.  Нездешний?  А-а,
нездешний! А куда же вы сейчас? А-а,  на  Октябрьскую?  Ну,  ну!  Значит,  в
бывшие  номера?  Да  нет,  нет,  не  закрыты.  И  сейчас  какие  приезжающие
останавливаются. Есть, есть такие! Их в тысяча девятьсот  одиннадцатом  году
один наш семирек отстроил. Ну как же, все, все знаем! Во время гражданской в
них еще товарищ Дмитрий Фурманов проживал. "Мятеж" его читали? Ну  вот,  как
раз про них! А вот так и пройдете - прямо, прямо через парк - и  они.  Сразу
увидите их. Крыльцо такое выдающее и крыша скатом.  Их  сразу  узнаете.  Они
среди всех зданий выделяющие. Тоже зенковской постройки.
     - Какой? - спросил я. - Зен... зенковской?
     - Ну, зенковской, зенковской, - повторил сторож настойчиво. - Вот сразу
видно нездешнего. Андрей Павлович Зенков. Он при  царизме  весь  этот  город
снова выстроил - вот все это! - Сторож сделал рукой круг.  -  И  собор  этот
тоже его. И собор, и ряды, и магазин Шахворостова, и офицерское собрание,  и
благородное собрание, и две гимназии, и суд окружной (там теперь типография)
- все, все его.
     - Как, все построил один человек? - спросил я.
     - Один, один - не десять! - подтвердил он  с  удовольствием.  -  Андрей
Павлович, инженер Зенков. Знаменитейший строитель был. И теперь еще жив.  Но
теперь что... А я еще его когда помню! Тогда  помню,  когда  на  этом  месте
ничего не было. Все начисто землетрясение снесло. Одни  завалы  остались.  Я
молодой парень был, батрачил. Так нас с лопатами сюда гоняли. Хотели  уж  на
другое место город перенести и с Зенковым советовались,  а  он  отсоветовал.
Говорит: "Незачем переносить - строили  неправильно,  вот  и  снесло.  А  мы
построим как следует  -  и  будет  стоять  век.  Ни  одно  землетрясение  не
шелохнет". И вот верно, стоит - не шелохнется.
     - Так, может, и землетрясений с той поры Не было? - спросил я.
     - Здравствуйте! А одиннадцатый год? - обиделся  сторож.  -  Страшнейшее
землетрясение было! Земля провалилась,  горы  разошлись.  А  что  зенковское
было, то так и осталось стоять. Даже стекла не вылетели. А вы знаете,  какое
это строение? Второе в мире по вышине. И ни  гвоздя,  ни  железинки  -  одно
дерево - вот! Что там - никто  не  знает,  может  -  клей  какой.  Весь  мир
удивляется. Иностранцы приезжали - смотрят, ничего понять не могут, как так?
Вот что это за здание. А вы: "Землетрясений не было!" Тут такое было, что...
     Он махнул рукой, кинул берданку через плечо и пошел вокруг собора.
     Так через несколько часов после того, как я спрыгнул со ступенек вагона
на алма-атинскую землю, пришлось мне услышать от первого  же  встретившегося
мне старого казаха это имя. "Андрей Павлович Зенков.  Знаменитый  инженер  -
тот, кто отстроил город Верный после землетрясения".
     А осенью 1960 года, уезжая из Алма-Аты, я  зашел  в  Центральный  музей
Казахстана и попросил дать мне снимки всех строений Зенкова. В музее у  меня
старое и доброе знакомство. Во время оно  я  пробыл  там  три  года  старшим
научным сотрудником и делал все, что мне  поручали:  ездил  в  экспедиции  и
командировки,  разрывал  курганы,   описывал   древние   черепки,   диктовал
старенькой, дряхленькой машинистке текстовки ко всем вещам мира, неосторожно
попавшим в музей, от николаевской  копейки  до  летучей  собаки  с  Яванских
островов, делал еще сотню дел, больших и малых, нужных и ненужных, и в музее
меня помнили. Через пять минут сотрудница принесла мне целую  гору  снимков.