г. и Генштаб, соглашаясь с предложением Рокоссовского, предварительно не
посоветовался с Жуковым. Сам Рокоссовский позже даже похвалил командующего 3-й
армией генерала А.В. Горбатова, когда тот написал доклад в Ставку о неправильном
использовании его армии и представил его через командующего войсками фронта.
Последний отправил письмо командарма Сталину. Непреклонность Жукова диктовалась
не только его личными свойствами. Жуков считал, что подобные вопросы недопустимо
решать исходя лишь из оперативного положения одной армии, не учитывая обстановки
во всей полосе фронта. Отход войск 16-й армии оголял фланги соседних 30-й и 5-й
армий. Но самое главное, из чего исходил Жуков, -- это непоколебимая решимость
стойко оборонять занимаемые позиции и дальше не отходить. Разрешение отхода в
одном месте на фронте нередко порождает инерцию к отходу и в других местах.
В подобных случаях, когда каждый командарм или командир дивизии, получив приказ
своего непосредственного командующего, минуя его, будет обращаться к более
высокому начальству, можно выпустить из своих рук вообще все нити управления,
что в обстановке того времени под Москвой было чревато тяжелейшими
последствиями.
В этом можно было убедиться и на примере командующего 33-й армией генерала М.Г.
Ефремова уже во время наступления на Вяземском направлении. Когда 33-я армия
вместе с 1-м кавкорпусом П.А. Белова оказалась в окружении и надо было выходить
на соединение со своими войсками фронта, перед ним была поставлена задача --
прорываться из района Вязьмы через партизанские районы, лесами, в общем
направлении на Киров, где на наиболее слабом участке обороны противника был
подготовлен встречный удар войск 10-й армии. Корпус генерала Белова и часть
десантников, выполнив приказ, вышли из окружения. Генерал Ефремов, считая, что
путь на Киров слишком длинен для его утомленных войск, обратился по радио
непосредственно в Генштаб с просьбой разрешить ему прорываться через реку Угру
более коротким путем. Его поддержал Сталин. Навстречу группе войск 33-й армии
был подготовлен удар 43-й армии. Но дело кончилось тем, что основные силы 33-й
армии напоролись на сильное сопротивление противника и из окружения не смогли
выйти. Надо честно сказать, и Генштабом и командованием фронта не все было
сделано для оказания эффективной помощи 33-й армии. Генерал Ефремов около
деревни Слободка (в 10 км от линии фронта 43-й армии) был тяжело ранен и, будучи
не в состоянии передвигаться, застрелился как и генерал Самсонов в 1914 г. Оба
они были достойными русскими офицерами, ставшими жертвами не только своих
ошибок, но и многих других обстоятельств. Б.М. Шапошников записал в своем
дневнике: "Самсонов был обаятельной личностью. Строгий к себе, приветливый к
подчиненным, он был высоко честным человеком. Но жизнь бывает жестока, сплошь и
рядом такие люди, как Самсонов, становятся жертвами ее ударов, а негодяи
торжествуют, так как они умеют лгать, изворачиваться и вовремя продать самого
себя за чечевичную похлебку". И сегодня в нашей жизни Власова, сдавшегося в
плен, уже превращают в "национального героя", а доблестный генерал Ефремов
забыт.
Возвращаясь снова к эпизоду с 16-й армией, невольно припоминаю: когда по ходу
командно-штабного учения в Белоруссии в 50-е гг. сложилась ситуация, схожая с
той, что была в полосе 16-й армии в районе Истринского водохранилища, и один из
офицеров, воевавших в штабе 16-й армии в 1941 г. напомнил Рокоссовскому тот
давний случай, Константин Константинович, как бы полушутя, сказал: "Как же так,
Жуков был так недоволен Сталиным, не согласившимся с его предложением об отводе
войск Юго-Западного фронта за р. Днепр, а сам не разрешил мне отвод небольшой
группы войск на более выгодный рубеж. Все же, -- продолжал он, -- такие вопросы
оперативно-тактического масштаба должен решать сам командарм". Правда, не все из
нас, присутствовавших при этом офицеров, в душе разделяли сопоставимость
ситуаций на Днепре и у Истринского водохранилища. Поэтому не будем спешить с
однозначными выводами по такому сложному вопросу.
Через двое суток после вступления Жукова в должность командующего войсками
Западного фронта ему позвонил В.М. Молотов и пригрозил расстрелом в том случае,
если ему не удастся остановить продвижение немецко-фашистских войск к Москве. И
прочитал нравоучение: как это можно за двое суток не разобраться с делами
фронта. (Для гражданского человека, избежавшего службы в армии, обычно самое
легкое дело -- это судить о военных делах). Жуков не был бы Жуковым, если бы он,
боясь за свою жизнь, стал оправдываться и в чем-то заверять одного из
руководителей "партии и правительства". Он с достоинством ответил, что не боится
угроз, а если Молотов способен быстрее и лучше разобраться в обстановке, то
пусть приезжает и командует. И так почти каждый день. Сколько надо было силы
воли и выдержки, чтобы в таких условиях сохранять самообладание и продолжать
уверенно командовать войсками.
Если бы в такие условия поставить генералов Эйзенхауэра или Монтгомери, они бы
подали рапорт и уехали. А Жукову некуда было уезжать: с его деятельностью была
связана судьба страны и народа.
Но критически оценивая наше прошлое, с учетом всего пережитого и уже не в одной
войне, невольно думаешь: вот Жуков в Ленинграде издал приказ о расстреле тех,
кто самовольно покидает позиции, во время тяжелых боев под Волоколамском он
угрожал тем же своему боевому соратнику К.К. Рокоссовскому, а Молотов "стращает"
расстрелом Жукова. Правда, есть большая разница между положением офицера и
солдата, который увидев танки противника, бежит с позиции и, скажем, командующим
фронтом, который только вступил в должность и расхлебывает кашу, которую
заварили Сталин и Молотов, твердя без конца, что войны с Германией не будет. Во
всяком случае, судить обо всем этом можно только в рамках того времени, когда
страна была на краю гибели и полной ясности, чем все это может кончиться, еще не
было.
Но и позже, по инерции угрозы и грубые нравоучения в разной форме практиковались
уже и в менее чрезвычайных условиях и во время войны и после нее. Автор этих
строк вдоволь наслушался их по телефону, будучи в Афганистане.
Что же сказать новому поколению офицеров? В самом общем плане было бы, видимо,
неплохо сочетать жуковскую твердость и требовательность с внутренней выдержкой и
многотерпением Рокоссовского.
Обо всем этом в данном случае приходится вести речь только потому, что без учета
изложенных выше морально-психологических аспектов того времени, произвола и
всякого рода интриг невозможно в полной мере оценить, в каких невыносимых
условиях приходилось иногда действовать Жукову и другим нашим прославленным
военачальникам, что отличало Жукова от других, как непросто было оставаться
Жуковым.
Под командованием Жукова войска Западного фронта в октябре и ноябре 1941 г.
провели две оборонительные операции, насыщенные напряженными и ожесточенными
сражениями.
Как же и в чем проявились в битве под Москвой оперативно-стратегические черты
полководческого искусства Жукова?
Во-первых, в его огромном самообладании и уверенности, которые казалось бы в
безнадежной обстановке позволяли ему находить все новые силы и возможности и
наиболее рациональные способы решения поставленной перед войсками фронта задачи.