Милорадович,  и  мы  все  за ним,  осматривать  передовые  посты,
оставшиеся на том самом месте, где было сражение. В разных местах
валялись   разбросанные   трупы,   и   между  ними   один,   весь
окровавленный,  казалось, еще  дышал.  Все остановились  над ним.
Этот  несчастный за  три дня  пред сим  оставшийся здесь  в числе
мертвых,  несмотря на  холодные ночи,  сохранял еще в  себе искру
жизни. Сильный картечный удар  раздробил ему половину головы: оба
глаза  были выбиты,  одно ухо,  вместе с  кожей и  частию черепа,
сорвано; половина оставшейся  головы облита кровью, которая густо
на ней  запеклась, и  за всем тем  он еще жил!.. Влили  ему в рот
несколько  водки,  игра  нерв  сделалась  живее...  "Кто  ты?"  -
спрашивали  у него на  разных языках.  Он только мычал.  Но когда
спросили наконец: "Не поляк ли ты?", он отвечал по-польски: "Да!"
"Когда  ранен?" -  "В последнем  деле, то  есть третьего  дня". -
"Чувствуешь ли ты?" "Бывают минуты, когда чувствую - и мучусь!" -
отвечал  он  с  тяжким вздохом  и  просил  убедительно, чтоб  его
закололи. Но  генерал приказал  дать ему опять водки  и отвезти в
ближайшую деревню.  - Нет,  друг мой! Славный Гуфланд  еще не все
изъяснил  нам  в  красноречивейших  умствованиях своих  о  жизни.
Надобно было  ему увидеть  этого несчастного, чтоб  понять, сколь
долго  сей   тончайший  духовный  спирт[13полураздробленном скудельном сосуде своем.

Вчера  приехал к  нам из  Пажеского корпуса  сын Г. П.  М...ча, о
котором я тебе столько  раз писал и которого благорасположение ко
мне поставляю в великой цене. Сын его, племянник генерала нашего,
-  прекрасный, благовоспитанный  молодой человек. Я  душевно рад,
что он остается у нас. Теперь он был вместе с нами и в первый раз
отроду видел  поле сражения,  где хотя замолкли громы,  но еще не
обсохла   кровь.   Генерал  приказывал   ему   смотреть  на   все
внимательнее,  чтобы  привыкать к  ужасам  войны.  В самом  деле,
посинелые  трупы, кровью  и  мозгом обрызганные  тела, оторванные
руки и ноги, в разных местах разметанные, должны возмущать мирные
чувства кроткого юноши, пока не привыкнет он к таковым плачевным,
но необходимым позорищам[14]!

Мы  теперь  переместились  со  всем дежурством  в  один  огромный
каменный  дом, который,  по-видимому,  был некогда  убран богатою
рукою.  Теперь  все изломано  и  разорено. На  биваках у  казаков
сгорают  диваны,   вольтеровы  кресла,  шифоньерки,  бомбоньерки,
кушетки,  козетки  и  проч. Что  сказала  бы  всевластная мода  и
роскошные баловни ее, увидя это в другое время?

                                         23 октября. Город Вязьма

Среди   дымящихся   развалин  города,   под  громом   беспрерывно
лопающихся бомб и гранат, повсюду злодеями разбросанных, в тесной
комнате   полусожженного   дома,  пишу   к   тебе,  друг   мой!..
Торжествуйте великое  празднество освобождения Отечества!.. Враги
бегут и гибнут; их  трупами и трофеями устилают себе путь русские
к бессмертию.  До сих пор я не имел  ни одной свободной минуты. В
течение 12 суток мы или шли, или сражались. Ночи, проведенные без
сна, а дни в  сражениях, погрузили мой ум в какое-то затмение - и
счастливейшие   происшествия:   освобождение  Москвы,   отражение
неприятеля  от Малого  Ярославца, его  бегство - мелькали  в моих
глазах,  как светлые  воздушные явления  в темной ночи.  Печатные
известия  из  армии,   рассылаемые  по  губерниям,  конечно,  уже
известили тебя  подробно обо  всем. Итак, я  скажу несколько слов
только о том, что при свободном досуге надобно бы описать на не-,
скольких   страницах.  Еще   повторяю,   что  о   делах  генерала
Милорадовича (который почти всякий раз доносит главнокомандующему
в двух или трех  строках, не более того, что он отразил или побил
неприятеля  там   и  тогда-то)  я   постараюсь  представить  тебе
подробнейшее описание,  если останусь  жив и записная  книжка моя
уцелеет.

Вскоре  после  Тарутинского  дела,  6 октября,  Князь  Светлейший
получил   известие,  что   Наполеон,  оставляя   Москву,  намерен
прорваться  в  Малороссию. Генерал  Дохтуров,  с корпусом  своим,
отряжен был к Боровску. Вслед за ним и вся армия фланговым маршем
передвинулась на старую  Калужскую дорогу, заслонила собой ворота
Малороссии и  была свидетельницей  жаркого боя между  нашим 6-м и
4-м французским корпусами при Малом Ярославне.

Генерал Милорадович, сделав в этот день с кавалерией 50 верст, не
дал отрезать  себя неприятелю  и поспешил к  самому тому времени,
когда  сражение   пылало  и  присутствие  его   с  войсками  было
необходимо. Фельдмаршал,  удивленный такой быстротой, обнимал его
и  называл  крылатым. В  наших глазах  сгорел и  разрушился Малый
Ярославец.  На  рассвете генерал  Дохтуров,  с храбрыми  войсками
своего  корпуса,  присоединился к  армии,  которая двинулась  еще
левее   и   стала   твердой   ногой   на   выгоднейших   высотах.

Генерал Милорадович  оставлен был с войсками  своими на том самом
месте, где ночь прекратила сражение. Весь следующий день проведен
в небольшой  только пушечной  и ружейной перестрелке.  В сей день
жизнь генерала была в  явной опасности, и провидение явно оказало
ему  покровительство свое.  Отличаясь  от всех  шляпой с  длинным
султаном  и  сопровождаемый  своими  офицерами, заехал  он  очень
далеко  вперед  и тотчас  обратил  на  себя внимание  неприятеля.
Множество стрелков,  засев в  кустах, начали метить  в него. Едва
успел  выговорить  адъютант  его  Паскевич: "В  вас  целят,  ваше
превосходительство!"  -  и  пули  засвистали  у  нас  мимо  ушей.
Подивись, что  ни одна никого не  зацепила. Генерал, хладнокровно
простояв там  еще несколько времени, спокойно  поворотил лошадь и
тихо поехал к своим  колоннам, сопровождаемый пулями. После этого
генерал  Ермолов,  прославившийся и  сам необычайной  храбростью,
очень справедливо  сказал в  письме Милорадовичу: "Надобно  иметь
запасную  жизнь, чтоб  быть  везде с  вашим превосходительством!"
Через два дня бегство неприятеля стало очевидно, и наш арьергард,