продовольствие; затруднять переправы, истомлять переходами". В подлиннике
сказано: "Истомлять непрестанными нападениями". Отвлечение Наполеона от
сражений и завлечение его вдаль России, стоило нападений. Предприняв войну
отступательную, император Александр писал к Барклаю: "Читайте и
перечитывайте журнал Петра Первого". Итак, Барклай-де-Толли был не
изобретателем, а исполнителем возложенного на него дела. Да и не в том
состояла трудность. Наполеон, порываемый могуществом для него самого
непостижимым; Наполеон, видя с изумлением бросаемые те места, где ожидал
битвы, так сказать, шел и не шел. Предполагают, что отклонением на Жиздру,
Барклай заслонил бы и спас Москву. Но втесняя далее в пределы полуденные
войско Наполеона, вместе с ним переселил бы он туда и ту смертность,
которая с нив и полей похитила в Смоленске более ста тысяч поселян.
Следственно, в этом отношении Смоленск пострадал более Москвы. Стены
городов и домов можно возобновить, но кто вырвет из челюстей смерти
погибшее человечество? А при том, подвигая Наполеона к южным рубежам
России, мы приблизили б его и к Турции, заключившей шаткий мир, вынужденный
английскими пушками, целившими на сераль.

Снова повторяю: не завлечение Наполеона затрудняло Барклая-де-Толли, но
война нравственная, война мнения, обрушившаяся на него в недрах Отечества.
Генерал Тормасов говорил: "Я не взял бы на себя войны отступательной".

Граф Тюрпин в обозрении записок Монтекукули замечает, что перетолкование
газетных известий о военных действиях вредит полководцам. Но если это
вредно в войну обыкновенную, то в войну исполинскую, в войну нашествия,
разгул молвы, судящей по слуху, а не по уму, свирепствует еще сильнее.
Напуганное, встревоженное воображение все переиначивало. Надобно было
отступать, чтобы уступлением пространства земли обессиливать нашествие.
Молва вопияла: "Долго ли будут отступать и уступать Россию!" Под Смоленском
совершилось одно из главных предположений войны 1812-го года, то есть
соединение армии Багратиона с армиею Барклая-де-Толли. Но нельзя было
терять ни времени, ни людей на защиту стен шестнадцатого и семнадцатого
столетия: нашествие было еще в полной силе своей. А молва кричала: "Под
Смоленском соединилось храброе русское войско, там река, там стены! И
Смоленск сдали!" Нашествию нужно было валовое сражение и под Вильною, и под
Дриссою, и под Витебском, и под Смоленском: за ним были все вспомогательные
войска твердой земли Европы. Но России отдачею земли нужно было сберегать
жизнь полков своих. Итак, Барклаю-де-Толли предстояли две важные
обязанности: вводить, заводить нашествие вдаль России и отражать вопли
молвы. Терпение его стяжало венец. Известно, что в последнюю войну со
шведами при Екатерине Второй, принц Ангальт, смертельно раненный под
Пардакокскими батареями, даря шпагу свою Барклаю-де-Толли, бывшему тогда
майором, сказал: "Эта шпага в ваших руках будет всегда неразлучна со
славою!" Барклай-де-Толли оправдал предчувствие принца Ангальта. Римский
полководец Фабий, отражая Ганнибала, затеривался в облаках и налетал на
африканца с вершин гор, а наш Фабий не на вершинах гор, не скрываясь челом
в облаках, но на полях открытых и на праводушных раменах нес жребий войны
отступательной. Долетали до него вопли негодования; кипели вокруг него
волны молвы превратной, а он, говоря словами поэта:

"И тверд, неколебим
Герой наш бед в пучине,
Не содрогаяся, противися судьбине,
Прилив и рев молвы душою отражал".





          ПРИБЫТИЕ КУТУЗОВА В АРМИЮ 17-ГО АВГУСТА В ЦАРЕВО-ЗАЙМИЩЕ

Барклай-де-Толли отбивался, затягивал Наполеона, но войско русское алкало
битвы валовой. Барклай делал свое дело, и Кутузов с первого шагу принялся
за свое дело. Орлиным полетом воспрянул дух русских воинов, а хитрый вождь
под размахом крыл его, готовил отступление к Москве, не за отбой Москвы, но
чтобы, перешагнув за Москву, заслонить ею Россию и отстаивать Россию.
Исполинское нашествие требовало великих жертв: одна принесена была на
берегах Днепра, другая ожидала рокового своего часа на берегах Москвы-реки.
А потому вследствие обдуманного нового отступления и чтобы не затруднять
войска излишнею громоздкостью при отступлении, Кутузов почти за неделю до
битвы Бородинской отправил несколько рот конной артиллерии по Рязанской
дороге. В том числе была и рота двоюродного брата моего Владимира
Андреевича Глинки.





                   ВЗГЛЯД НА МОСКВУ ДО БИТВЫ БОРОДИНСКОЙ

Каждый день по улицам во все заставы, кроме Смоленской или Драгомиловской,
тянулись вереницы карет, колясок, повозок, кибиток и нагруженных телег.
Иные отправляли на барках всякие утвари домашние; иные увозили с собою и
гувернеров детей своих. Упоминаю об этом не в укоризну, а скажу только, что
такие вывозы и выезды крайне сердили и раздражали народ. Казалось, что
Москва выходила из Москвы. Повестить явно и торжественно нельзя было: в
таком случае и без входа в нее неприятелей, она сорвана б была с основания
своего.

А в это время при буре нашествия и разгроме Москвы тогдашний добрый
обер-полицмейстер Ивашкин строил большой деревянный дом под Новинским. С
досадою взглядывая на эту стройку, прохожие говорили: "Вот еще и домы
затевают строить!"





                  ВЫСЫЛКА ИЗ МОСКВЫ НЕКОТОРЫХ ИНОСТРАНЦЕВ