на войлоке над головами окружавшей его толпы, а та криками выражала свое
согласие повиноваться ему. Разумеется, "ханом был вторично избран Тэмуджин,
и курилтай подтвердил его титул - Чингисхан. Требовалось также определить
имя народа, ядром которого были верные сторонники Чингисхана вместе с их
семьями и домочадцами. Тогда они назывались "монголы", и это название было
официально закреплено за вновь сформированным народом-войском.

Здесь самым примечательным обстоятельством было то, что монгольское войско
выросло с 13 тыс. добровольцев до 110 тыс. регулярной армии. Ясно, что
пополнение шло за счет включения в войска побежденных кераитов и найманов.
Но ведь люди не шахматные фигуры. Оказавшись в армии победителя, они ни
разу не проявили нелояльности новому хану, а это значит, что для них были
созданы приемлемые условия существования. Ведь на каждого монгольского
ветерана приходилось десять новобранцев-военнопленных, привыкших бунтовать
даже против своих племенных ханов. В этой армии сила была на стороне
побежденных, но они быстро стали верноподданными. Думается, что здесь
сыграла решающую роль степная традиция централизованной сильной власти,
способной противостоять оседлым соседям: чжурчжэням, тангутам и
мусульманам. Сменив кличку "цзубу" на гордое имя "монгол", они ничего не
проиграли, а те, которые не хотели жить в объединенном государстве, ушли на
запад и продолжали войну. Это были неукротимые меркиты и часть найманов.
Прочие перенесли свои симпатии на Чингисхана.

Родовой принцип был нарушен немедленно и сознательно. Командиры получили
награды соответственно заслугам, а не по праву рождения. Воины были
разверстаны по десяткам, сотням и тысячам и были обязаны служить с
четырнадцати до семидесяти лет. Для наблюдения за порядком кроме
стотысячной армии была создана десятитысячная гвардия, несшая службу по
охране ханской юрты. В основу законодательства был положен воинский устав
чингисовской армии. Наказаний было установлено два: смертная казнь и ссылка
в Сибирь. Отличительной чертой этого установления было введение наказания
за неоказание помощи в беде боевому товарищу. Этот закон назывался Яса, и
хранителем Ясы (верховным прокурором) был назначен второй сын Чингисхана,
Чагатай. Новорожденная империя возникла из-за войн и только для войн,
поводов для коих оставалось еще немало.

В столь воинственном и разноплеменном людском скопище было необходимо
поддерживать строгий порядок, для чего всегда требуется реальная сила.
Чингисхан это предусмотрел и из числа наиболее проверенных воинов создал
две стражи, дневную и ночную. Они несли круглосуточное дежурство в орде,
находились неотлучно при хане и подчинялись только ему. Это был монгольский
аппарат принуждения, поставленный выше армейского командного состава:
рядовой гвардеец считался по рангу выше тысячника [†53]. Тысячниками же
были назначены 95 нойонов, "которые потрудились... в созидании государства"
[†54]. Так из "людей длинной воли" была создана военная элита, которую
нельзя назвать ни аристократией, ни олигархией, ни демократией, ибо это
была орда древнетюркского каганата [†55], но разросшаяся на всю Великую
степь и поглотившая племена.

Орда - это народ-войско. Считать командиров войсковых соединений
аристократами неправильно по одному тому, что должности они получают за
выслугу, а за проступки могут быть разжалованы. Древность рода у всех
монголов была одинакова - от Алан-гоа. Демократией эту систему тоже не
назовешь, так как массы связаны железной воинской дисциплиной. И какая же
это олигархия, если высшая власть принадлежит хану. Но если это монархия,
то весьма сомнительная, потому что хан всего лишь пожизненный президент,
выбираемый всем войском, с настроением которого он должен считаться. Нельзя
назвать эту систему и тиранией, потому что судебная власть - Яса - была
отделена от исполнительной, ханской. По принятому порядку хан имел право
требовать соблюдения закона, но не нарушения его. Позднее, когда Узбек
предложил в 1312 г. своим подданным принять ислам, они ответили: "Ты ожидай
от нас покорности и повиновения, а какое тебе дело до нашей веры и
исповедания и каким образом мы покинем закон и ясак Чингисхана и перейдем в
веру арабов" [†56].

Как мы видим, ханская власть была ограничена гораздо более, чем власть
королей феодальной Европы. Дворянства не было, а крепостными были все.

Конечно, монгольские ветераны за свои заслуги подучили лучшие места и
должности. Казалось бы, этого достаточно, чтобы видеть в них зачаток
будущего феодального сословия. Не тут-то было! Как мы увидим ниже, им не
удалось воспользоваться плодами своих побед и завещать детям положение и
богатство. Каждая война, даже победоносная, уменьшала их число и
увеличивала количество покоренных, привлекаемых в войско и тем самым
становившихся полноправными членами орды. Процентное соотношение менялось
не в пользу победителей.

Весьма сложной проблемой оказалась и экономика объединенной Монголии.
Шестилетняя гражданская войн не могла не отразиться на единственном виде
народного достояния - поголовье скота. Во время походов его не столько
пасут, сколько едят. Следовательно, для того чтобы кормить армию, которую
нельзя было распустить, поскольку на всех границах имелись враги, надо было
продолжать войну. Тогда войско, уходя за границу, находило себе пропитание
само, а на месте дети и собаки могли охранять ягнят от волков. Однако такой
выход означал, что народ должен находиться в постоянном напряжении, без
малейшей надежды на отдых. А правительство, если оно хотело уцелеть,
обязано было обеспечить лояльность подавляющего большинства населения,
носившего луки и сабли.

Ни одно правительство не может существовать без денежных средств, а, как мы
видели, с народа-войска ничего нельзя было собрать; наоборот, ему надо было
выплачивать хотя бы на пищу и вооружение. Эти средства монгольский хан
получал с пошлин на караваны, что втягивало Монголию в сложную
международную политику, а последняя требовала наличия сильной, единоличной
власти.

Но каким путем Чингисхану удалось примирить со своей неограниченной властью
новых подданных, привыкших к свободной жизни? И не входим ли мы в
противоречие с собственными ранее сделанными заключениями о роли
исповедания веры, подменяя конфессиональный примат политическим? В том-то и