известны и могут учитываться в их решениях. Это означает следующее: то, что
индивид может или не может делать, и то, что, как он ожидает, станут или не
станут делать его собратья, должно зависеть не от каких-то отдаленных и
косвенных последствий его действий, но от непосредственных и легко
распознаваемых обстоятельств, которые предположительно ему известны. Перед ним
должны быть правила, касающиеся типических ситуаций и определенные в терминах
того, что может быть знакомо действующим лицам безотносительно к отдаленным
последствиям каждого конкретного случая, -- правила, которые, если они
постоянно соблюдаются, в большинстве случаев будут действовать благотворно,
пусть даже в "затруднительных случаях" (hard cases), которые, по известной
поговорке, "рождают плохие законы" (устанавливают неудачные прецеденты), этого
и не происходит.

Главнейший принцип, лежащий в основании индивидуалистической системы, состоит
в том, что она использует всеобщее признание некоторых универсальных принципов
как средство создания порядка в общественных делах. Она противоположна такому
правлению посредством принципов, которое, к примеру, подразумевается одним
современным проектом контролируемой экономики, предлагающим как
"фундаментальный организационный принцип... чтобы в каждом конкретном случае
применялись средства, которые лучше всего служат интересам общества" [Lerner,
op. cit., p. 5]. Полная нелепость так говорить о принципе, когда весь смысл
сказанного сводится к тому, что править должен не принцип, а голая
целесообразность, и когда все ставится в зависимость от того, чту именно
власти декретируют в качестве "интересов общества". Принципы -- это средство
предотвращать столкновения конфликтующих устремлений, а не набор фиксированных
целей. Наше подчинение общим принципам необходимо, поскольку в своей
практической деятельности мы не можем исходить из полного знания и
исчерпывающей оценки всех ее последствий. Покуда люди не обладают всеведением,
единственный способ дать свободу индивиду -- это очертить с помощью таких
общих правил ту сферу, в пределах которой решение будет принадлежать ему
самому. Свободы не может быть, когда правительство не ограничено каким-то
определенным кругом деятельности, но может использовать свою власть любым
образом, если это служит поставленным целям. Как указал давным-давно лорд
Актон, "едва только какая-то единственная вполне определенная цель
провозглашается высшей целью государства, будь то классовые преимущества,
безопасность или могущество страны, наибольшее счастье наибольшего числа людей
или борьба за утверждение какой-либо спекулятивной идеи, государство тотчас и
с неизбежностью становится абсолютным" [Lord Acton, "Nationality" (1862),
перепечатано в The History of Freedom and Other Essays (1907), p. 288. (Рус.
пер.: Лорд Актон. Очерки становления свободы. L., Overseas Publications
Interchange Ltd., 1992, p. 124.)].

6

Тем не менее если наш главный вывод состоит в том, что индивидуалистический
порядок покоится на принуждении (enforcement) к соблюдению абстрактных
принципов, а не к выполнению конкретных приказов, то все еще остается открытым
вопрос, какого рода общие правила нам нужны. Допуская осуществление властных
полномочий в основном одним-единственным методом, такой порядок предоставляет
вместе с тем почти безграничное поле для человеческой изобретательности в
конструировании наиболее эффективного набора правил. И хотя наилучшие решения
конкретных проблем в большинстве случаев приходится открывать с помощью опыта,
все-таки в том, что касается желательных характеристик и содержания таких
правил, мы можем многое почерпнуть из общих принципов индивидуализма. Из
сказанного прежде всего следует один важный вывод, а именно: поскольку правила
должны служить для индивидов указателями при выстраивании их собственных
планов, они должны устанавливаться так, чтобы оставаться в силе долгое время.
Либеральная, или индивидуалистическая, политика, по существу, должна быть
политикой долговременной. Нынешняя мода сосредоточиваться на краткосрочных
результатах, оправдывая это тем доводом, что "в долгосрочном периоде все мы
будем покойники" <Это выражение, ставшее крылатым, принадлежит Дж.М.Кейнсу. В
нем обыгрывается введенное А.Маршаллом различение между долго- и краткосрочным
периодом. (В долгосрочном периоде изменению поддаются затраты как постоянных,
так и переменных факторов производства, в краткосрочном - только переменных.)
Мысль Кейнса состоит в том, что поскольку в "очень" длительном периоде никого
из нас уже не будет в живых, постольку при выработке политического курса во
внимание следует принимать только его непосредственные, ближайшие результаты.
Эта позиция была совершенно неприемлема для Ф.Хайека, всегда выступавшего за
такое институциональное устройство, которое, несмотря на неизбежную
ограниченность временнуго горизонта отдельных членов общества, побуждало бы их
учитывать прежде всего долгосрочные последствия принимаемых решений. Ср.
также: наст. изд., с. 252. (Прим. науч. ред.)>, неизбежно ведет к опоре на
приказы, исходящие из конкретных сиюминутных обстоятельств, вместо правил,
сформулированных в терминах типических ситуаций.

Нам нужна, однако, гораздо более определенная помощь для построения пригодной
правовой рамки -- и нам ее оказывают основополагающие принципы индивидуализма.
Попытка заставить человека при преследовании своих собственных интересов
вносить как можно больший вклад в удовлетворение потребностей других людей не
только приводит к общему принципу "частной собственности". Она помогает нам
также определить, каким должно быть содержание прав собственности в отношении
разного рода вещей. Для того чтобы, принимая решения, индивид учитывал все
порождаемые ими материальные последствия, нужно так определить упомянутую мной
"сферу ответственности", чтобы она охватывала с максимально возможной полнотой
все прямые последствия его действий в отношении получаемых другими людьми
удовлетворений от подконтрольных ему вещей. Там, где речь идет о движимом
имуществе или, как выражаются юристы, "движимости", это достигается в общем с
помощью простого понятия о собственности как исключительном праве пользования
конкретной вещью. Однако в связи с землей возникают гораздо более сложные
проблемы, когда признание принципа частной собственности дает нам очень мало,
пока мы точно не установим, какие права и обязанности собственность включает.
А когда мы обращаемся к таким недавно возникшим проблемам, как контроль за
воздушным пространством или передачей электроэнергии, изобретениями или
произведениями литературы и искусства, ничто, кроме обращения к рациональному
обоснованию (rationale) принципа частной собственности, не поможет нам решить,
какой должна быть в каждом конкретном случае сфера контроля или
ответственности индивида.

Я не могу здесь углубляться далее в увлекательную проблему о наиболее
подходящей для эффективной индивидуалистической системы правовой рамке или