конвенции, что мнение большинства является решающим в отношении коллективных
действий, отсюда не следует, что сегодняшнее мнение большинства должно
приниматься всеми -- даже если бы это оказалось необходимо для достижения
целей большинства. Напротив, все оправдание демократии покоится на том факте,
что с течением времени сегодняшнее мнение ничтожного меньшинства может стать
мнением большинства. Я серьезно считаю, что один из наиболее важных вопросов,
на который политической теории предстоит найти ответ в ближайшем будущем,
состоит в том, чтобы нащупать демаркационную линию между теми сферами, где
взгляды большинства должны быть обязывающими для всех, и теми, где, напротив,
надо дать простор мнению меньшинства, если это может привести к результатам,
лучше удовлетворяющим потребности людей. Помимо того, я убежден, что там, где
затронуты интересы конкретной отрасли коммерции, мнение большинства всегда
будет реакционным и косным и что достоинство конкуренции состоит именно в
предоставлении меньшинству возможности восторжествовать. В тех случаях, когда
меньшинство может достигать этого без какого-либо применения силы, оно всегда
должно иметь такое право.

Нет лучшего способа выразить общее отношение истинного индивидуализма к
демократии, чем процитировать еще раз лорда Актона. Он писал: "Истинно
демократический принцип, что никто не должен властвовать над народом,
означает, что никто не сможет ограничить его власть или уклониться от нее.
Истинно демократический принцип, что народ не должен принуждаться делать то,
что ему не нравится, означает, что ему никогда не придется терпеть то, что ему
не нравится. Истинно демократический принцип, что воля каждого человека должна
быть освобождена от оков настолько, насколько возможно, означает, что
свободная воля всего народа не будет скована ничем" [Lord Acton, "Sir Erskinе
May's Democracy in Europe", перепечатано в The History of Freedom, pp.
93--94].

Однако когда мы обращаемся к равенству, следует сразу сказать, что истинный
индивидуализм не является эгалитарным в современном смысле слова. Он не видит
причин пытаться делать всех людей равными -- в отличие от того, чтобы
обращаться с ними как с равными. Индивидуализм глубоко враждебен любым
предписанным привилегиям, всякой защите, будь то законом или силой, любых
прав, не основанных на правилах, равно применимых ко всем людям; и он
отказывает также правительству в праве накладывать ограничения на то, чего
может достичь талантливый или удачливый человек. Он равно враждебен любым
попыткам жестко ограничивать положение, которого могут достигать индивиды --
независимо от того, используется при этом власть для увековечения неравенства
или для создания равенства. Его главный принцип заключается в том, что ни один
человек или группа людей не должны обладать властью решать, каков должен быть
статус другого человека, и он считает это настолько существенным условием
свободы, что им недопустимо жертвовать для удовлетворения нашего чувства
справедливости или нашей зависти.

С точки зрения индивидуализма не могло бы, по-видимому, существовать никакого
оправдания даже тому, чтобы заставлять всех индивидов начинать с одних и тех
же стартовых позиций, не давая им пользоваться теми преимуществами, которые
они ничем не заработали, как, например, появление на свет от родителей более
умных или более добросовестных, чем в среднем. В этом индивидуализм
действительно менее "индивидуалистичен", чем социализм, поскольку считает
семью столь же легитимной единицей, как и индивида. Это верно и в отношении
иных групп, как, например, языковые или религиозные общины, которым
совместными усилиями удается в течение долгого времени сохранять для своих
членов материальные или моральные стандарты, до которых далеко остальному
населению. Токвиль и лорд Актон говорят об этом в один голос. Токвиль писал:
"Демократия и социализм не имеют ничего общего, кроме одного слова --
равенство. Отметьте, однако, различие: тогда как демократия добивается
равенства в свободе, социализм добивается равенства в ограничениях и рабстве"
[Alexis de Tocqueville, Oeuvres complиtes, IX, 546]. И Актон присоединялся к
нему, считая, что "глубочайшей причиной, сделавшей французскую Революцию столь
гибельной для свободы, была ее теория равенства" [Lord Acton, "Sir Erskinе
May's Democracy in Europe", перепечатано в The History of Freedom, p.88] и что
"благоприятнейшая возможность из когда-либо открывавшихся миру... была упущена
из-за страсти к равенству, погубившей надежды на свободу" [Lord Acton, "The
History of Freedom in Christianity" (1877), перепечатано в The History of
Freedom, p. 57. (Рус. пер. Лорд Актон. Назв. соч., с.98.)].

11

Можно было бы долго еще разбирать другие различия между двумя традициями
мысли, которые, хотя и носят одинаковое имя, разделены фундаментально
противоположными принципами. Но я не должен позволять себе далеко отклоняться
от своей основной задачи -- проследить до самых истоков возникшую из-за этого
путаницу и показать, что существует одна последовательная традиция -- согласны
вы со мной или нет в том, что она есть "истинный" индивидуализм, -- являющаяся
во всяком случае единственным видом индивидуализма, который я готов отстаивать
и который, я считаю, действительно можно последовательно защищать. Так
позвольте мне вернуться в заключение к тому, с чего я начал: фундаментальная
позиция истинного индивидуализма состоит в смирении перед процессами,
благодаря которым человечество достигло вещей, которых никто не замышлял и не
понимал и которые действительно превосходят своей мощью индивидуальный разум.
В данный момент важнейший вопрос заключается в том, будет ли человеческому
разуму позволено и далее развиваться как части этого процесса, или же ему
предстоит опутать себя оковами, сотворенными им самим.

Индивидуализм учит нас, что общество -- это нечто более великое, чем человек,
только пока оно свободно. Покуда оно контролируется или управляется, оно
ограничено мощью контролирующих его или управляющих им индивидуальных умов.
Если современное мышление, в своей самонадеянности не относящееся с уважением
ни к чему, что не контролируется сознательно индивидуальным разумом, не поймет
со временем, где надо остановиться, мы можем, как предупреждал Эдмунд Бёрк,
"быть совершенно уверены, что все вокруг нас будет постепенно приходить в
упадок, пока наконец наши дела и интересы не сморщатся до размеров наших
мозгов".




   Глава II. Экономическая теория и знание