Президентское обращение к Лондонскому экономическому клубу от 10 ноября 1936
г. Перепечатано из: Economica, IV (new ser., 1937), pp. 33-54.







1

Двусмысленность, заключенная в названии настоящей работы, не случайна. Ее
главный предмет -- это, конечно, та роль, которую в экономическом анализе
играют предпосылки и допущения относительно знаний, имеющихся у различных
членов общества. Но это никак не отделяется от другого вопроса, который можно
рассматривать под тем же заголовком, -- в какой мере формальный экономический
анализ дает какое-либо знание о происходящем в реальном мире. Действительно,
мой главный тезис будет заключаться в том, что тавтологии, из которых состоит
формальный равновесный анализ экономической теории, можно превратить в
высказывания, которые что-то говорят нам о причинных связях в реальном мире,
лишь постольку, поскольку мы способны наполнить эти формальные положения
содержательными утверждениями о том, как приобретаются и передаются знания.
Короче говоря, я намерен показать, что эмпирический элемент в экономической
теории -- единственная ее часть, имеющая отношение не только к импликациям из
заданных предпосылок, но также к причинам и следствиям и ведущая нас таким
образом к выводам, поддающимся (во всяком случае, в принципе) верификации
[или, скорее, фальсификации (cр.: K.B.Popper, Logik der Foschung [Vienna,
1935], passim). (Рус пер.: Поппер К. Логика и рост научного знания. М.,
"Прогресс", 1983)] , -- состоит из утверждений, касающихся приобретения
знаний.

Вероятно, мне следует сначала напомнить вам о том примечательном
обстоятельстве, что в разных областях в самое последнее время было предпринято
немало попыток продвинуть теоретическое исследование за рамки традиционного
равновесного анализа. И очень скоро выяснилось, что их успешность зависит от
допущений, которые мы делаем в вопросе если и не идентичном моей теме, то, по
меньшей мере, составляющем ее часть, -- а именно в вопросе о предвидении. Мне
кажется, что впервые, как и следовало ожидать, широкое внимание к обсуждению
предпосылок, касающихся предвидения, привлекла теория риска. [Более полный
обзор процесса, в ходе которого ожидания постепенно заняли такое важное место
в экономическом анализе, следовало бы, вероятно, начать с работы И. Фишера
Appreciation and Interest (1896).] И может еще статься, что глубокое
стимулирующее воздействие работ Фрэнка Найта выйдет далеко за пределы этой
специальной области.

Так, почти сразу же обнаружилось, что допущения, которые приходится делать в
отношении предвидения, имеют фундаментальное значение для решения головоломок
теории несовершенной конкуренции, проблем дуополии и олигополии. С тех пор
стало еще более очевидно, что при изучении более "динамических" вопросов
денежного обращения и промышленных колебаний предпосылкам относительно
предвидения и "ожиданий" также принадлежит центральная роль и что, в
частности, понятия, перенесенные в эти сферы из чисто равновесного анализа,
как, например, равновесная норма процента, можно строго определить только в
терминах допущений, касающихся предвидения. По-видимому, в данном случае дело
обстоит так, что, прежде чем мы сможем объяснить, почему люди ошибаются, мы
должны сначала объяснить, почему они вообще могут быть правы.

В общем мы, кажется, подошли к пункту, где все осознали, что само понятие
равновесия можно сделать ясным и определенным только в терминах допущений,
имеющих отношение к предвидению, хотя мы можем оставаться еще не согласными в
том, каковы именно эти важнейшие допущения. Я обращусь к этому вопросу
несколько позже. Пока же я только попытаюсь показать, что при нынешнем
положении дел, хотим ли мы определить границы экономической статики или выйти
за ее пределы, нам не миновать спорной проблемы, какое именно место должны
занимать в наших рассуждениях предпосылки, касающиеся предвидения. Может ли
это быть простой случайностью?

Как я уже говорил, причина этого, на мой взгляд, кроется в том, что мы имеем
здесь дело с частным аспектом гораздо более широкой проблемы, к которой
следовало бы обратиться намного раньше. Вопросы, по сути схожие с уже
упомянутыми, фактически возникают всякий раз, как только мы пытаемся применить
к обществу, состоящему из некоторого числа независимых лиц, систему тавтологий
-- набор из таких высказываний, которые необходимо истинны, поскольку являются
всего лишь преобразованиями наших же начальных допущений, и которые составляют
основное содержание равновесного анализа. Мне давно казалось, что само понятие
равновесия и методы, используемые нами в чистой теории, имеют ясный смысл
только тогда, когда все ограничивается анализом действий отдельного человека,
и что мы действительно переходим в иную сферу и молча вводим новый элемент
совершенно иного свойства при попытках использовать его для объяснения
взаимодействия множества различных индивидов.

Я уверен, многие относятся с раздражением и подозрительностью к присущей всему
современному равновесному анализу общей тенденции превращать экономическую
теорию в раздел чистой логики -- в набор самоочевидных утверждений, не
подлежащий, подобно математике или геометрии, никакой проверке, кроме проверки
на внутреннюю непротиворечивость. Представляется, однако, что, если только
продвинуть этот процесс достаточно далеко, он принесет средства для
собственного исправления. Выделяя из наших рассуждений о фактах экономической
жизни части, верные априорно, мы не только изолируем один элемент в качестве
своего рода Чистой Логики Выбора во всей его чистоте, но также вычленяем
другой элемент, которым слишком долго пренебрегали, и подчеркиваем его
важность. Моя критика нынешних устремлений делать экономическую теорию все
более и более формальной состоит не в том, что они зашли слишком далеко, а в
том, что они все еще не доведены до окончательного обособления этого раздела
логики и возвращения на законное место исследований причинных процессов с
использованием формальной экономической теории в качестве такого же
инструмента, как мы используем математику.

2