Такими, довольно отрывочными, соображениями о заслуживающих гораздо более
серьезного исследования предметах я должен завершить свой обзор. Мне хотелось
бы добавить только одно-два замечания.

Первое состоит в том, что, обращая особое внимание на характер эмпирических
высказываний, которыми мы должны пользоваться, дабы формальный аппарат
равновесного анализа служил объяснению реального мира, и подчеркивая, что
относящиеся сюда утверждения о путях приобретения людьми знания фундаментально
отличаются по своей природе от утверждений формального анализа, я не имею в
виду, что здесь и сейчас открывается широкое поле для эмпирических
исследований. Я очень сомневаюсь, что такое исследование могло бы научить нас
чему-то новому. Важный момент состоит скорее в том, что нам надо осознать, от
чего действительно зависит применимость нашей аргументации к реальному миру,
или, другими словами, на каком этапе применения нашей аргументации к явлениям
реального мира она начинает подлежать верификации.

Второе заключается в том, что я, безусловно, не имею в виду, что рассмотренные
мной проблемы были чужды экономистам прежних поколений. Единственный упрек,
который можно им предъявить, это то, что они настолько смешали два типа
высказываний -- априорные и эмпирические, которыми постоянно приходится
пользоваться любому реалистически мыслящему экономисту, -- что зачастую
совершенно невозможно понять, какой тип обоснования прилагался ими к тому или
иному утверждению. Более поздние работы свободны от этого недостатка , но лишь
ценой все возрастающей неясности, какое же отношение имеют их доводы к
явлениям реального мира. Все, что я пытался сделать, -- это найти дорогу
назад, к обретению нашим анализом здравого смысла, который, я боюсь, мы вполне
можем упустить из вида по мере того, как анализ будет становиться все более
изощренным. Вам даже может показаться общим местом все, что я сказал. Однако
иногда, по-видимому, необходимо отойти от технических деталей аргументации и
вполне наивно спросить, о чем, собственно, идет речь. Я достиг своей цели,
если сумел показать не только то, что в некоторых отношениях ответ на этот
вопрос не очевиден, но и то, что подчас мы даже не понимаем, в чем,
собственно, заключается сам вопрос.


Глава III. Факты общественных наук

Прочитано в Клубе моральных наук Кембриджского университета 19 ноября 1942 г.
Перепечатано из: Ethics LIV, No. 1 (October, 1943), рр. 1-13. Некоторые из
вопросов, поднятых в данном очерке, рассматриваются более подробно в моей
работе «Сциентизм и изучение общества», появившейся в трех выпусках журнала
«Economica», 1942–1945.







1
В наши дни не существует общепринятого термина для обозначения группы
дисциплин, которые будут интересовать нас в данной работе. Выражение
«моральные науки» в том смысле, в каком его употреблял Джон Стюарт Милль,
приблизительно покрывает эту область, но оно давно вышло из моды и для
большинства читателей оказалось бы сегодня связано с уводящими в сторону
ассоциациями. Хотя именно по этой причине приходится использовать в заголовке
привычное сочетание «общественные науки», я должен сразу же подчеркнуть, что
далеко не во всех дисциплинах, изучающих явления общественной жизни, возникают
те конкретные проблемы, которые мы собираемся обсудить. К примеру, статистика
естественного движения населения или изучение распространения инфекционных
заболеваний, безусловно, имеют дело с социальными явлениями, но не поднимают
специфических вопросов, которые нам здесь предстоит рассмотреть. Они, если
можно так выразиться, есть самые настоящие естественные науки об обществе и не
имеют серьезных отличий от других естественных наук. Однако иначе обстоит дело
с изучением языка, рынка, права и большинства других человеческих институтов.
Я намерен обратиться именно к этой группе дисциплин, для обозначения которой
вынужден прибегнуть к несколько обманчивому термину «общественные науки».
Поскольку я буду утверждать, что роль опыта в этих областях знания
фундаментально отличается от той, какую он играет в естественных науках, мне,
вероятно, надо бы пояснить, что сам я вначале подходил к своему предмету,
полностью уверенный в универсальной пригодности (validity) методов
естественных наук. Дело не только в том, что мое первое специальное
образование было в значительной мере научным в узком смысле этого слова, но
еще и в том, что даже та не слишком глубокая подготовка в области философии и
методологии науки, которую я получил, была полностью в духе школы Эрнста Маха
и, позднее, логического позитивизма. И все это только порождало сознание,
становившееся со временем все более и более отчетливым, что в экономической
теории уж точно все люди, являющиеся, по общему мнению, воплощением здравого
смысла, на каждом шагу нарушают принятые каноны научного метода, выросшего из
практики естественных наук, и что даже ученые-естествоиспытатели, начиная
обсуждать общественные явления, делают то же самое -- по крайней мере, пока
они сохраняют сколько-то здравого смысла. Однако в тех нередких случаях, когда
ученый-естествоиспытатель всерьез пытается применить свои профессиональные
навыки мышления к социальным проблемам, результат почти неизменно оказывается
ужасающим -- то есть таким, который всем профессиональным исследователям в
этих областях представляется полной бессмыслицей. Но, хотя и нетрудно показать
абсурдность большинства предпринимавшихся попыток сделать общественные науки
«научными», не так легко предложить убедительную защиту своих собственных
методов, которые, хоть и удовлетворяют большинство людей при применении их в
конкретных случаях, для критического взгляда подозрительно смахивают на
пресловутую «средневековую схоластику».
2
Впрочем, довольно вступлений. Позвольте мне теперь прямо взяться за дело и
спросить, с какого рода фактами нам приходится сталкиваться в общественных
науках. Этот вопрос немедленно вызывает следующий, во многих отношениях
критический для обсуждаемой проблемы: что мы имеем в виду, когда говорим об
«определенном роде фактов»? Даны ли они нам как факты определенного рода, или
же мы делаем их таковыми, смотря на них определенным образом? Безусловно, все
наше знание внешнего мира выводится в известной мере из чувственного
восприятия и, следовательно, из нашего знания физических фактов. Но значит ли