Площадь Августеи,  Меса, все переулки, проходы, все выходы на площадь
были  полны  людей,   как  живорыбный  садок,  который  кишит  беспокойной
разноцветной рыбой.
     Готы сзади и справа от сената -  между ним и Софией - устанавливались
тяжелой  и  глубокой колонной.  Герульские стрелки успели  развернуться на
ступенях сената.  Четыреста герулов  заняли  две  линии,  высота  лестницы
позволяла задним стрелять через головы передних.  Остальных солдат Филемут
оставил в запасе.
     Толпы охлоса отхлынули водоворотами голов в  шапках из  мохнатого или
низкого меха,  в колпаках из сукна и льна;  в серых, белых, черных, желтых
валяных шляпах,  острых, круглых, удлиненных, из шерсти овец, из пуха коз,
серн,  верблюдов,  в  похожих на  шлемы уборах,  сшитых из полосок цветной
кожи.
     Торжественно,  шаг за шагом, Филемут наискось спускался с лестницы на
площадь.  Прикрытый своими стрелками,  новый патрикий был сейчас в большей
безопасности, чем в палатке среди лагеря.
     Перед сенатом в глубину площади очистилось пространство шагов на сто.
Дальше  охлос  не  отступил,  вероятно из-за  крайней тесноты.  Готы,  как
скованные цепью,  выдвинулись справа от сената и, перестроившись на ходу в
клин, остановились.
     Мунд без помехи вышел на  поле.  Сомнения закончились при виде толпы.
Город зависел от воли Мунда.  Стадо в руках.  Быть может,  не так уж нужно
пускать ему  кровь.  Иногда ощущение своей силы  делает людей милостивыми,
даже самых привычных к резне.
     Военачальники встретились у  подножия лестницы,  как  два прохожих на
улице. Филемут спросил:
     - Я готов. Ударить?
     - Нет. Выждем.
     Святая София медленно и звучно твердила:
     - Бог...
     - Бог...
     - Бог...
     Ускорившись,  звон известил об  окончании службы.  Верующие,  пытаясь
покинуть храм,  давили изнутри.  Грубо  и  сердито теснясь,  людские массы
плеснули  пестрой  пеной.   Граница,   которая,   в  сущности,  совершенно
естественно  образовалась  между  войском  и   демосом,   разрушилась,   и
свободное, ничейное пространство перед сенатом сразу сократилось.
     Мунд  уселся  на  ступенях.  Тень  Обелиска  Времени,  каменной иглы,
вывезенной каким-то базилевсом из Египта,  показывала,  что до полудня еще
далеко.  Может быть,  эти  люди разойдутся.  Кто  мог ответить Мунду?  Сам
Юстиниан не  знал,  что  в  действительности творится.  София  Премудрость
служила опорой Кафоличества и Власти. Мунд придерживался арианства.
     Филемут стоял  внизу  как  часовой.  Герул предпочитал седло,  но  не
боялся и  пешего строя.  Двадцать семь лет  есть молодость бойца,  если он
сумел  избежать тяжелого увечья,  мешающего воинской службе.  Старость еще
бесконечно далека.
     К Филемуту приблизилась женщина в светлом хитоне из верблюжьего пуха.
Шагах в  десяти она  остановилась,  глядя в  упор  на  обезображенное лицо
герула.
     - Привет  благородному  патрикию,  -  женщина  кивнула  Филемуту  как
равная. - Скажи, как идет спасение души благочестивой Феодоры, скромнейшей
из скромных, целомудренной супруги базилевса? И моей хорошей знакомой?..
     Трудно было  бы  сказать,  сколько лет  этой женщине.  Мази,  белила,
краски,  притиранья позволяли побеждать возраст.  Лицо женщины со впавшими
щеками,  с  опущенными углами утомленного рта  было  еще  красиво.  Черные
волосы, завитые горячим железом, стояли высокой шапкой над зеленой лентой,
которая охватывала лоб. Звучность голоса и четкость произношения делали ее
слова слышными далеко.
     - Что  ж  ты  не  отвечаешь?  -  Женщина еще более повысила голос.  -
Передай ей привет от меня, патрикий. От Феодоры. Я тоже окрещена Феодорой.
Напомни ей:  та  самая,  которая была ее  подружкой по  Порнаю.  Она тогда
заискивала передо мной.  Ведь у меня,  кроме тела, был голос, она же умела
только  одно.  -  Теперь  женщина  выкрикивала слова  так,  что  они  эхом
отдавались  под  колоннадой  сената.  -  Мы  называли  ее  Хитрейшей.  Она
забралась наверх.  Я  не  захотела цепляться за  ее хвост,  как Индаро или
Хрисомалло.  Но слушай,  что я скажу. С нас, таких же, как она, ныне дерут
оболы  налога,  чтобы  порнайская базилисса мочила  свое  бывалое тельце в
ослином молоке. Э! - издевалась гетера. - Скажи, я согласна купаться после
нее.  Ведь мы родственницы - по бывшим мужьям! Я могу не брезговать ею. Но
пусть она в память о своих подружках освободит нас от налога...  на это! -
Гетера сделала откровенный жест.
     Она  позорила  базилиссу  и  базилевса с  непринужденностью столичной
плебейки, которая выплескивает помои на соседку. Мунд и Филемут слушали не
мешая.  Оба военачальника чувствовали себя сейчас на поле боя: закоренелые
солдаты, они относились с презрением к женщине: при всем преклонении перед
Юстинианом они  дивились  вмешательству базилиссы в  дела  Власти.  Гетера
развлекала.  Она кричала на  всю площадь.  За меньшее с  живых драли кожу,
коптили на вертелах и  сажали на толстые колья,  на которых иные призывают
смерть долгими днями.  Гетера Феодора умела  выбрать время,  чтобы  свести
счеты с Феодорой-базилиссой, которую ненавидели не за ее прошлое.
     Гетера  отступила.  Эти  комесы-варвары дают  время.  Евдемоний сразу
заткнул бы  ей рот.  Так вперед,  смелей,  победи же свой страх,  женщина!
Жизнь - клоака, а судьба подлее, чем торговец рабынями!
     Женщина  с  жестами  Медеи,  проклинающей предателя  Язонасобственные слова в трагический монолог:
     - Но зачем, но к чему я говорю все это тебе, о грязный варвар? Что ты
понимаешь,  свиномордый! Наемный, тупоумный мясник-людоед... Тога патрикия
идет тебе,  как диадема шелудивому псу.  Что умеешь ты? Убивать? Для этого
не нужны ни ум... ни вдохновенье!
     _______________
               почерпнул сюжет трагедии "Медея".  Этим же сюжетом увлекались  многие
     древние поэты.

     Филемут понял с некоторым опозданием,  что теперь задели и его. Герул
вскинул левую руку, чтобы привлечь внимание, и указал на гетеру. С верхней
ступени ударила стрела.
     Острие высунулось из спины Феодоры, и она, глядя на оперенье, которое
белой лилией торчало из ее плоской груди,  улыбнулась.  Она успела сказать
тихо, но передние в толпе услышали: