Последний  десяток  готов  ушел  из  храма,  превращенного  в  геенну
огненную, подобно Содому и Гоморре. Впрочем, огонь очищает. Добыча, взятая
усмирителями на  Софии  Премудрости,  зачтется  мятежникам,  которые,  как
известно, всегда устраивают пожары.
     Впоследствии анонимный автор,  обратившись к  событиям  своей  бурной
молодости,    писал,    подражая   формам,    завещанным   его    древними
предшественниками:

               Отцы-сенаторы, шею свернув основателю Рима,
               прочим сказали: боги на небо взяли великого Ромула.
               А сами, тело убитого расчленив на кусочки,
               его разнесли по домам, под одеждою, скрытно.
               И скормили останки свиньям да птице домашней...
               Перед подвигом этим насколько же мелки
               дела поджигателей!

     С драгоценным крестом патриарха, мотавшимся по железу нагрудника, как
золоченая бляха на  латной груди боевого коня,  центурион Арий выскочил из
базилики.
     Ослепленные дымом,  мятежники уже не могли бить готов черепицей, да и
не  до  того им  было.  Лестницы пылали,  огонь отделил от мира всех,  кто
забрался наверх.  Там  происходило самое  обычное для  всех  войн  и  всех
восстаний.
     Тела людей,  чьи имена остались неизвестными,  падали на мостовую. Но
не все искали такого убежища от мучительной казни огнем и удушьем.  Иные с
удивительным упорством,  отличающим человека, не верили в смерть. Цепляясь
за  швы  кладки стен,  они  пытались сползти вниз и  еще  раз схватиться с
Властью.
     Другим  в  сером  дыму  мнились белые  крылья архангелов.  С  криками
отчаяния боролось молитвенное песнопение:  "Боже мой,  в  руки твои предаю
дух мой!" Исполняли 'его мужские и женские голоса.
     Центурион Арий  безошибочно указывал,  куда отнести добычу,  скольким
остаться в охране, кому вернуться в строй. Он не был бы ни начальствующим,
ни  даже солдатом,  не  умей он  распорядиться сохранением добычи.  Воюют,
чтобы добывать.
     Филемут занял левый от  сената край площади Августеи до самого начала
Месы.  Сама  Меса  казалась пустой.  Герулы,  сочетая удар стрелы и  меча,
приняли такое же  построение как  вначале,  с  той  разницей,  что стрелки
расположились на  развалинах бань Зевксиппа,  а  не на ступенях сената,  а
меченосцы ждали на площади, чтобы прикрыть стрелков.
     Мунд видел бездействие стрелков -  не было целей.  Но и вперед они не
идут, значит остерегаются неожиданности.
     Правая  сторона Месы,  не  тронутая пожаром,  представлялась подобием
сплошной стены, но изрытой, как пчелиные соты. Портики служили кровлей для
двухэтажных лавок серебряников, менял, торговцев благовониями, пряностями,
тканями,  восковыми свечами,  сладостями и едой, мелочами обихода, обувью,
платьем.  Выше портиков -  окна,  окна и окна дворцов, многоэтажных домов.
Ворота и въезды, узкие и широкие проходы, проулки, тупики, щели, берлоги -
только  жившие  здесь  не  рисковали  заблудиться  в  густозастроенном  и,
пожалуй,  самом богатом из  старых кварталов Второго Рима.  Когда-то  этот
квартал  был  опоясан  восьмиугольной стеной  и  сохранил  уже  потерявшее
значение имя Октогона     _______________
          
     Купцы и  торговцы постарались в  первые дни  мятежа унести и  вывезти
товары.  Что осталось -  было походя растащено.  С купола Милия комес Мунд
видел распахнутые двери,  остатки сорванных ставен.  Видел он  и  сплошную
толпу  на  площади Константина,  перед  входом  Месы.  Мунд  не  удивлялся
упорству мятежников, византийский плебс имел старую славу.
     Полководец,  двинув четыре сотни своих готов, наблюдал. Двести шагов,
триста,  четыреста.  Головная сотня  равняется с  развалинами.  Герульские
стрелки остаются сзади.  А!  Вот  что он  хотел знать!  Из  всех отверстий
Октогона посыпались вооруженные.  Как? Со щитами, в касках! Мунд со своими
ипаспистами побежал вдогонку готам.
     Когда-то,  по  старым  законам,  отряды городской стражи,  ополченцы,
называемые демотами, так как их содержал не базилевс, а городские общины -
демы,  носили оружие.  Теперь это оружие, по указанию какого-то случайного
хранителя  тайны,  разыскали  в  забытых  и  замурованных склепах-тайниках
ипподрома под трибунами, за конюшнями и звериными клетками.
     Железо и медь впитали запах нечистот,  клинки разъела ржавчина,  иные
мечи превратились в подобие пил,  а кинжалы,  очищенные от коросты,  стали
похожи на  веретена;  дерево щитов  отрухлявело,  ремни рассыпались,  латы
ломались в  руках,  из  касок выпадала гнилая кожа.  Но  все  же  это было
настоящее оружие -  для  безоружных.  Его  наспех чинили,  в  дыры  щитов,
проеденные червями, продевали веревки, кузнецы выправляли и подколачивали,
что возможно.
     Времени не было.
     Желавших сражаться оказалось куда более, чем оружия. Однако к раздаче
не  поспели почти все,  кто  считался красой и  гордостью состязаний,  кто
служил  знаменем  соперничавших партий  ипподрома.  Спрятались  знаменитые
атлеты,   борцы,  гимнасты,  мимы,  великолепные  в  ролях  героев.  Да  и
длинноволосые смельчаки в хитонах с раздутыми рукавами, гроза ночных улиц,
тоже не слишком пополнили ряды самочинных демотов.
     Старшины  кое-как  столковавшихся прасинов  и  венетов,  в  сущности,
никакой власти не имели и спешили,  может быть чрезмерно, скорее пустить в
ход  упавшее с  неба  вооружение.  Минувшей ночью оружие удалось вывезти с
ипподрома,  и  старшины послали  несколько добровольцев прокричать призыв.
Ранним  утром  на  площади  Быка,  где  происходило  распределение оружия,
возникли  много  ссор.   Сумрачность,   озлобленность  византийцев  всегда
удивляли новичков, пока Второй Рим не перемалывал и их всеобщей жизнью без
завтрашнего дня, всеобщим соперничеством за один кусок - на четверых.
     Бывшие легионеры раньше всех  успели вцепиться в  оружие.  Сбившись к
самодельным значкам,  поднятым  самыми  догадливыми,  они  опознавали друг
друга  по  свойственным  войску  словечкам,  по  неподдельным  приемам,  с
которыми человек брался за  щит,  за  меч.  Старые легионеры с  презрением
отогнали льнувших к ним ремесленников,  торговцев,  рабов, уже возомнивших
себя свободными. Кого-то побили, отняв годный для дела меч.
     Многое  было  ошибкой,  руководить было  некому.  Бессильные старшины
метались между отчаянием и надеждой.