Комес  Склир  наблюдал за  ссорой  со  злорадством,  мирная  развязка
заставила его  призадуматься.  В  списке даримых стоял и  Туголук -  не  в
последних,  недалеко от  Вышаты.  Вышата  был  чужой.  Туголук -  коренной
тмутороканец,  внук  одного  из  старших дружинников еще  князя  Мстислава
Красивого.   Греки-купцы,   оседло  жившие  в   Тмуторокани,   знали   всю
тмутороканскую подноготную.
     Коренная Тмуторокань, от малых людей до боярства, безразлично взирала
на  уход Глеба Святославича.  Будто не  было Тмуторокани,  когда Ростислав
снялся  перед  приходом Святослава Черниговского.  Никто  не  шевельнулся,
когда Ростислав вторично вытеснил Глеба.
     Как виделось Склиру,  Туголук ли,  рыбак ли,  как молодой парень Ефа,
проводивший галеру мимо прибрежных мелей, были той самой Землей, о которой
вчера  толковал князь Ростислав.  По  верху ее  гуляет легкий ветер княжих
споров-усобиц.  Либо наоборот:  из-за того-то и гуляет на Руси этот ветер,
что Земля его терпит.
     Так ли,  иначе ли, круг замкнулся. Склиру вспомнился вопрос софиста о
яйце и курице - пустяк...
     Русское -  для русских. В Тмуторокани пылкие сердца, холодные головы.
В  недавних русских святилищах,  как говорят,  соседствовали огонь и вода,
красноречивые символы.
     Опасная  граница у  Таврии,  опасный князь  сидит  рядом.  Клянется в
дружбе,   -  значит,  обманывает.  Склиру  хотелось  видеть  в  Ростиславе
обманщика,  опасного врага.  Грамотей, философ, такой князь сумеет убедить
себя,  тмутороканцев.  Что обязывает его к миру? Чем его удержать? Кто его
остановит?
     Будто бы нарочно мешая Склиру завершить рассуждения,  князь Ростислав
обратился к нему:
     - Жаль,  благородный Склир,  что  ты  так  скоро  нас  покидаешь.  Мы
понимаем,  что ты не можешь надолго оставить командование.  Все же ты мало
пожил у  нас,  многим желающим не  удалось с  тобой побеседовать.  Вот,  -
Ростислав указал на  сухолицего немолодого тмутороканца,  -  боярин Яромир
хочет с тобой поговорить.
     - Если  сумею,  отвечу боярину,  -  сказал Склир и  слегка поклонился
Яромиру.
     Тот  повторил движение комеса,  расправил обеими  руками длинные усы,
отчего  шелковый плащ  скользнул с  плеч,  удержавшись на  шейном  золотом
колте, и начал:
     - В твоей империи есть и наемные войска,  за плату.  Есть и обязанные
службой за  земельные участки вместо налога.  Ты,  как  полководец,  каких
считаешь лучшими?  Кем  ты  хотел бы  начальствовать,  буде тебе предложат
выбор?
     Чуть подумав,  нет ли  в  вопросе скрытого смысла,  Склир ответил без
хитрости:
     - Среди  наемных есть  нанятые неопытными людьми  и  негодные к  бою.
Исключая таких, я всегда предпочту, наемных. Война - их ремесло, им некуда
больше деваться.  Призванные в войско земледельцы думают о семьях и как бы
поскорее вернуться домой. Поэтому они легко разбегаются.
     - Благодарю тебя,  -  сказал Яромир.  - Позволь еще спросить. В твоей
империи  базилевсы свергают  своих  предшественников.  Человек  ничего  не
совершит один.  Каждому нужны помощники.  Чем у  вас привлекают помощников
те, кто хочет стать базилевсом?
     "Будто ребенок,  который хочет от первого встречного получить в  двух
словах объясненье причин,  потрясающих государства!" - подумал Склир. Нет,
это  неспроста.  Щедрый  тмутороканский почет  опьянил  Склира.  Здесь  он
полномочный посол  империи,  на  него  обращен зрачок  Тмуторокани.  Скифы
превращают пир в  училище и  гостя в  педагога.  Он  скажет им достаточно,
чтобы они оглянулись на себя и запомнили Склира!  Для начала увенчать себя
лилиями скромности...
     - Перед вами не мудрец,  -  говорил Склир,  -  я  воин,  я никогда не
мечтал  и   не   возмечтаю  покуситься  на  высшее  против  моих  скромных
достоинств.
     Здесь  Склир,   по  памяти,  высыпал  набор  слов,  которыми  обязаны
пользоваться верноподданные. Затем перешел к делу:
     - В великих делах, как завоеванье диадемы, считают наиболее надежными
купленных сторонников.  Почему? Приобретенные убежденьем опасны, они могут
переубедиться,  они рассуждают, хорошо ли они поступают. И колеблются. Те,
кто увлечен возможностью возвышенья, обогащенья, стремятся скорее получить
вожделенное.   После   удачи   они   успокаиваются  и   служат  базилевсу,
возведенному ими на трон.  Их благополучие связано с базилевсом.  Те,  кто
действовал по  убежденью,  склонны  осуждать  базилевса,  за  которого они
только что сражались. Он-де, взяв власть, не так поступает, как обещал. И,
вместо  того   чтобы  укрепляться,   новый  базилевс  вынужден  уничтожать
вчерашних друзей, что и опасно, и нелегко исполнить.


     Тмуторокань гуляет не одна, полно корчевцев. Корчев - Пригород, права
его жителей одинаковы с  жителями Тмуторокани.  У тмутороканских пристаней
вода  заставлена челнами,  лодьями,  лодками.  Берег  занят вытащенными на
сухое челноками и лодочками. Отдыхает рыба - хозяева ее трудятся празднуя.
     На херсонесской галере тихо.  Ночью, когда взойдет луна - идет начало
третьей четверти,  -  греки  пойдут  в  обратный путь.  Умный  кормчий дал
гребцам попировать вволю в  самом начале.  Все спят,  отсыпаются.  Запасая
силы,  спит и кормчий,  оставив для порядка помощника нести стражу.  Ночью
кормчий поведет галеру,  пользуясь береговым ветерком.  К  полнолунию море
бывает спокойным,  тихо оно и сейчас.  Зато Тмуторокань шумит. Там людское
море-океан.
     Океан  ли?   Или   одно  привычное  сравнение?   Скромное  сравнение.
Однообразно сменяются удар волны и шорох отката.  Однообразно воет ветер в
завитках уха -  раковины. Одно общее - привыкая или отвлекаясь, человек не
слышит бури.  Так за  княжим столом люди,  увлеченные беседой,  не слышали
буйного шума веселой Тмуторокани.
     Говорят,  кричат,  зовут,  поют, смеются, хохочут, бранятся. Чудесные
раковины  ушей  то  пропускают весь  шум  слитно,  то  начинают отбирать и
находят  нужное  своему  обладателю способом,  не  известным  ему  самому.
Послушное ухо. Не всегда.
     Где грань между вольностью чувств и подчиненьем их разуму так,  чтобы
не  отмирало чувство?  Никто не знает.  Знают иное:  вольное чувство можно
поработить и  замучить,  заставив  его  замолчать до  поры,  пока  оно  не
отомрет.  Навсегда.  Ибо нет в человеке кладовой,  где он может до времени
сохранить ненужное ему для текущего дня.