постриженных,  заточенных  в  монастыри.  Достаточна ли  мера?  Взвешивал.
Дополнял  -   такого-то   нужно  еще  ослепить,   такому-то  урезать  нос.
Вспоминаются книги  -  он  много читал прежде,  -  теперь нет  времени,  и
голова, венчанная диадемой, поистине полна, а память свежа по-прежнему.
     Философы!..  Люди хотят судить особенно о  том,  чего не  знают,  ибо
известное не интересно. Всем любы рассуждения о Власти - всем безвластным,
всем сторонним наблюдателям, иной пищей их ума не корми. Сужденья невинных
отроков о  женщинах -  одни превозносят,  другие чернят,  но все одинаково
скрывают  дрожь.   Пишут:   вольность  речи,  телесная  сила,  неукротимый
характер, красота - такие качества подданных якобы колют, беспокоят сердца
базилевсов.  Бессмыслица!  Базилевсы  нуждаются в  сильных  помощниках,  а
наблюдение  за  ними  -  государственная необходимость.  Базилевс  возьмет
тяжкий  грех  на  душу,  коль  позволит разгореться восстанию.  Константин
Дигенис! Его слишком любят войска, говорят, он тайно сносится с болгарами,
посылает тайных послов за Дунай к печенегам...
     Роман протянул руку и  слегка -  не  хочется делать усилий -  толкнул
низкий столик у изголовья.  Послушно вздрогнув,  столик сбросил серебряный
шарик,  и  желобок направил его  на  край  бронзового колокола величиной с
голову ребенка.  Подвешенный почти над полом,  колокол издал длинный звук,
нежный,  как  голос женщины.  Вдали шевельнулась тяжелая порфировая завеса
двери, почти черная в слабом свете лампад, и явилось нечто белое, неясное,
как пятно снега на далекой горе,  как клочок тумана, который - Роман очень
помнит -  однажды испугал его  на  ночной переправе через  Босфор.  Давно.
Тогда он еще не был базилевсом,  а был ничем. Теперь он не боится ни ночи,
ни смутных образов снов,  ни теней, ни движений. Он базилевс, обеспечивший
себе  безопасность.  Пришел  доверенный евнух.  Свой,  родственник,  зять.
Василий Склир, которого оскопили за буйство при Константине Восьмом. Тогда
Роман  выхлопотал  ему  свободу,   прощенье,   избавив  от  худшего,   ибо
поговаривали  об  ослеплении.   Склир  наклоняется  к   своему  державному
родственнику.  "Зеркало!" -  приказывает базилевс. От маленькой лампадки -
не перед иконой - Склир зажигает свечку и переносит огонь к седьмисвечнику
за изголовьем кровати,  именуемой священным ложем, берет большое зеркало и
становится гак,  что Роман видит себя. Базилевс любит смотреться - часто и
подолгу  глядится он  в  зеркало.  Перемены были  быстры,  но  базилевс не
замечал их.  Он смотрит,  поднимает и опускает редкие брови,  разглаживает
тонкими  пальцами волоски  бороды  и  глядит,  отыскивая не  внешность,  а
сущность.  Угадывая,  по привычке,  Склир подносит зеркало ближе, базилевс
заглядывает себе в глаза и чуть улыбается собственному величию.
     Ночь.  Палатий спит,  а  те,  кто  в  Палатии бодрствует,  кто ходит,
наблюдая за порядком, те немы, как статуи, и легконоги, как сны.
     Тишина.
     Базилевс мигает,  Склир относит зеркало на подставку и ждет. Базилевс
видит лицо,  обычное лицо евнуха -  все они похожи,  как братья,  - и чуть
кивает.  Склир  подходит  к  изголовью.  Базилевс кивает  еще  раз.  Склир
садится. Папирус, чернильница, перо готовы, предстоит записывать волю, как
бывало не раз.  Склир спит рядом,  в соседнем покое,  где посменно дежурят
еще евнухи,  вернейшие из верных.  Склир сам проснулся незадолго до зова и
поэтому так быстро вошел. Угадал.
     Базилевс хочет  назвать имя  опасного человека и  вдруг вспоминает со
страхом:  Константин Дигенис давно мертв!  Забыл,  забыл!  И едва не выдал
свою слабость!
     Базилевс тихо приказывает:
     - Запиши,  -  и  называет несколько имен  из  числа тех,  которые уже
несколько раз упоминались как подозрительные. - Поставь по два крестика, -
замечает Роман. Это значит ослепление и ссылка в самые дальние места. Указ
принесут  на  подпись  завтра,  Склир  распорядится сам.  Закончив,  Склир
поднимает голову.  Сегодня всем сановникам радость.  Нужно и этому сделать
подарок.  И базилевс говорит:  -  Пиши еще,  Пруссиан и -  черта.  - Черта
обозначает смерть.  Склир тянется и целует руку благодетеля.  Наверное, он
доволен.
     Забывшись перед рассветом -  базилевс спал час с небольшим, что много
для него,  - он погляделся в зеркало при свете восходящего солнца. Да, сон
освежает.
     - Что делают там?  - спросил он Склира. Там - это в покоях базилиссы,
будто бы жены, брак с которой был освящен Церковью, принес Роману диадему,
но не был завершен.  Роман думает,  что тайну знают лишь двое -  он и Зоя:
циничность тучной и рослой женщины, распутной, как отец ее, и брезгливость
гаснущей мужественности начинающего базилевса вызвали  унизительную сцену.
И  страшную для  Романа,  который,  по  палатийской привычке гнуть спину и
душу,  не  сумел разогнуться.  Тогда он вообразил,  что эта отвратительная
женщина действительно захотела в нем мужа,  ей же нужно было унизить его и
вырвать право пользоваться той же свободой, какая была у нее ранее, у этой
развратницы,  имевшей желание на  многих  мужей.  И  он  дал  ей  свободу,
поклявшись на величайших святынях -  частицах креста и гвоздях,  - которые
Зоя приказала принести из алтаря храма Софии.  Всеочищающая память обелила
прошлое,  и Роман простил себе, обезопасил себя. Он - базилевс, он правит,
не она.
     - Там без перемен, величайший, - ответил Склир, - те же, и то же, и -
тот же. - Не называя имени, Склир разумел красавца Михаила, младшего брата
евнуха Иоанна, находившегося в услужении у Романа, когда нынешний базилевс
был только патрикием империи.
     Три года тому назад базилевс взял к  себе двадцатилетнего Михаила для
личных услуг.  Мальчик понравился ему и характером,  и умом; он был хорошо
грамотен,  начитан. Его ждало хорошее будущее. И вдруг, тому минуло больше
года,   Михаил  внезапно  оказался  в   покоях  базилиссы,   и   базилисса
потребовала,  чтоб  он  там  и  остался,  напомнив Роману  о  клятве.  Да,
следовало бы нечто сделать с отвратительной грешницей. Если бы не болезнь.
Но кажется, ему становится лучше. Только бы поправиться - и придет очередь
Палатия, его нужно очистить от скверны.
     - Ох, скверна, скверна, ох, грехи! - повторил Роман вслух. - Долго ли
бог терпеть будет? А, Василий?
     Склир не ответил, так как ответа не требовалось.
     - Хочу в баню,  дабы явиться освеженным перед глазами людей на выходе
моем, - приказал Роман.
     Повели под руки,  умело и почтительно поддерживая всей силой, так как
Роман обвисал и  ноги его  волочились,  как у  мертвого.  Распахнули дверь
малого выхода. Здесь, в проходе, стояли отборные солдаты дворцовой стражи.
Базилевс ожил - откуда взялись силы. Сам прошел переход, и только когда за
входом  в  банный  покой  замкнулись двери,  оставив  базилевса наедине  с
евнухами, он опять повис на чужих руках.