дул. Вынес он крылья и пошел на вал. Кто заметил, за ним увязались, вернее
сказать, за крыльями. И я тогда там же случился, и, как все, не мог понять
- что он тащит?  Он стал на валу,  руки в  петли продел -  нетопырь,  да и
только. Выждал и прыгнул. Спорили потом: летел, не летел. По мне, он будто
бы чуть-чуть поднялся,  но тут же ему крылья заломило за спину,  и  он пал
вниз,  угодил в  ров,  в  воду.  Пока мы  через ворота бежали,  он едва не
утонул.  И от крыльев избавиться не может,  и ушибся сильно, грудь разбил.
Отец Петр тогда в  воскресной проповеди говорил,  что нельзя людям летать,
не птицы - грех, мол. После службы боярин мой при всех с отцом спорил. Тот
все о волховании твердил. Боярин же ему: от евангелия нет запрета!
     - А Жужелец? - перебил Симон.
     - Долго лежал,  не  позаботься боярыня Елена -  не встать ему.  Ожил,
крылья починил,  доделал что-то и - надо ж! - опять прыгнул с вала. На тот
раз крылья не загнулись,  съехал он по воздуху,  как на санках с горки,  и
лег на траву шагах в ста за рвом. И сам же решил - пустое дело.
     - Когда ж это было?
     - Уж лет десять прошло. С той поры он себе жилье устроил в том месте,
а  в крепость приходит только зимовать месяца на три.  С его руками другой
давно мошну бы набил.  Он же глуп,  сделает одному, другому, и все. Слышал
сам, силу какую-то ищет! Пустой человек, но речист.


     За вечерней трапезой в доме Стриги лекари Соломон и Парфентий шутливо
хвалились длинным днем, доставшимся им на долю: денег набрали немало.
     - Ты  же  знаешь,   боярыня-матушка,   -   говорил  Парфентий,  -  ни
Соломон-друг,  ни я  никогда о цене не говорим,  предупреждаем -  нет,  не
давай. В Переяславле, в Чернигове, в Киеве за это иные лекари нас порочат,
люди же  пользуются.  Нынче все здешние шли с  деньгами.  Мы  с  Соломоном
привыкли к людям,  видишь -  из последнего дает.  Говоришь - не надо. Нет,
сует. Возьми, мол, за труд, за лекарство возьми. Приходилось сдачи давать.
Горды ваши кснятинцы. Мы с Соломоном порешили отделить часть. Ты, боярыня,
возьми. Есть такие, которым нужно помочь.
     Боярыня Елена с  благодарнстью приняла мешочек с  серебряной и медной
монетой,  рассказала,  что в  Кснятине есть и свои лекари,  пользуют людей
травами, наговорами и помогают. По-разному бывает.
     Боярин Стрига перевел речь на свое.  Рассказывал о наймитах,  которых
держал он для обработки своей земли.  Видел он в наймитстве необходимость,
досадуя,  что за наймитами нужен присмотр.  Для того с  ними и жил старый,
ослабевший дружинник Глазко.  Глазку уж  не под силу походы.  Не будь его,
что делать? Держать наймита над наймитами? Стрига осуждал своих работников
за леность.
     - Требовать нужно сильнее, - советовал Симон.
     - Я  требую,  -  возражал Стрига.  -  Сам ты видел.  Грех в  ином.  У
наймитов половину души бог  вынул.  У  меня тут  не  одни наймиты.  Есть и
половники -  из  тех,  кто пришел,  ничего не  имея.  Даю лошадей,  коров,
упряжь,  плуги,  бороны - все, что нужно, и мне второй сноп во всем. Пишем
рядную грамоту на год,  на два, на три. На четвертый год кончает ряд почти
каждый.   Покупает   лошадь,   коровы   свои,   хозяйство  поставил,   ему
половничество ни к  чему,  он уж вольный.  Таким помешать может болезнь не
вовремя,  либо саранча налетит,  как было в пятом году от этого, - словом,
несчастье.  Им за чужой спиной скучно.  Если б  на поле,  где мои наймиты,
жили половники, пашни они б подняли в два раза больше, а то и в три.
     - Откуда ж приходят? - спросил Симон, вспомнив жалобы Стриги на отход
людей Кснятина.
     - Чаще всего из-под Киева либо из самого Киева,  -  ответил Стрига. -
Бывают из туровских, дорогобужских, из волынских.
     - Беглые? Из должников?
     - Может быть. Я ловить не обязан.
     - Там людям потеснее живется, потеснее, - заметил лекарь Парфентий.
     - Отходят ко Владимиру-на-Клязьме, к Суздалю. Там спокойнее, - сказал
Стрига, взглянув на жену: помню-де ночной разговор.
     - А мастер многорукий и летатель,  Жужелец твой,  из каких? - спросил
княжич Симон.
     - Не знаю.  Придя, он слово мне дал, что не беглый он, что нет за ним
никакого воровства.  На духу он бывает у отца Петра, душу правит. Это дело
тайное между ними.  Поучитель наш,  - Стрига кивнул на священника, который
мирно дремал после трапезы, устроившись на широкой лавке у стены, - сказал
мне: одного вы поля горькие ягодки, с одного дерева кислые яблочки.
     - И скажу,  и скажу,  -  отозвался отец Петр,  не поднимая головы,  -
грешники вы нераскаянные, в вас всех язычество с христианством перемешано,
как в  старых сотах пчелиных воск с медом да с дохлыми пчелами.  Ох-хо-хо,
будет мне  за  вас  ответ перед богом,  что  допускаю вас к  причастию,  -
закончил отец Петр, повернувшись на другой бок.
     Будто бы ничего и не было, Стрига продолжал:
     - Жужелец пошел дальше греческого сказания.  Он вместе Дедал и  Икар.
Человек он разумный, тому свидетель его мастерство.
     - Предание  об   Икаре   и   Дедале,   отце   его,   нужно   понимать
иносказательно,  -  заметил Соломон. - И в нашем святом писании, и в вашем
многое понимается в духе,  а не в видимых вещах.  Странствия, виденья суть
искания души.
     - Не спорю,  -  отозвался Стрига.  - Но разве тебе не хочется летать,
разве ты никогда не летал?
     В ответ лекарь Соломон только руками развел в недоумении.
     - Но во сне ты ж летал? - настаивал Стрига.
     - Во сне? - переспросил Соломон. - Было когда-то. Так мы ж не о снах,
мы о яви ведем разговор!
     - Я и поныне летаю во сне,  -  сказал Стрига.  - Проснусь, и хочется,
взяв жену на руки,  подняться в ясное небо. То - сны. Было со мною однажды
наяву чудесное дело.  Давно, между Киевом и Вышгородом, ездили мы на охоту
и,  спешившись,  разошлись по долам. Долго ли, коротко ли, но вдруг мнится
мне -  заблудился!  День был позднеосенний, лист опал, прошли дожди, потом
стало сухо, под ногой не гремело - чернотроп, по-охотничьи. Небо закрытое,
тишина в воздухе - слышишь, как падает запоздалый листок. Бегом я пустился
вверх,  вниз, вверх. Несли меня ноги, как пушинку ветер несет, и долго так
было,  легко,  просторно,  воля без края,  душа наслаждается, и просто все
так, все мне доступно. Вынесся я на холм, вижу - внизу конюхи держат наших
лошадей. Усталости ничуть, будто сейчас ото сна. Пошел вниз обычным шагом.
Товарищи уже собираются.  Кто с чем,  а у меня ничего нет, и ничего мне не
нужно,  ничего будто со мной и не было. Прошло сколько-то лет, и вдруг мне
вспомнился тот день,  и осенило -  да ты ж летал! Пробовал повторить. Нет,