не получается, не могу.
     Подперев  голову   кулаками,   Стрига   уставился  куда-то.   И   все
призадумались,   и  каждый  вспомнил  нечто  чудесное,  бывшее  с  ним,  и
неуловимое,  как солнечный луч,  как туман,  как прошлое - было, и нет его
более...
     Встряхнувшийся  кснятинский  боярин  подошел  к  ларю,  стоявшему  на
высоких ножках, и откинул переднюю стенку.
     - Еленушка, помоги-ка, - попросил он.
     На  полках  лежали  свитки  бумаги,  стояли  книги  разного  вида:  в
деревянных  крышках,  скрепленных  вощеной  нитью,  в  кожаных  крышках  с
матерчатыми затылками. Поискав, нашли небольшую тонкую книжицу, похожую на
молитвенную, и боярин, указав место, попросил жену прочесть.
     - "Некий сарацин-агарянин явился в город Константина. Объявил он, что
хочет удивить всех людей, полетев над ипподромом, как птица. В назначенный
день  перед началом состязаний колесниц сарацин поднялся на  верх  главных
ворот ипподрома.  Был он одет в  особое широкое платье из льна,  распертое
изнутри  обручами.  Сарацин долго  стоял,  ожидая  сильного порыва  ветра.
Дождавшись,  он поднял руки,  прыгнул,  упал вниз камнем,  и, когда к нему
подошли, он был уже мертв, ибо переломал все кости".
     - Спасибо,   боярыня,   -   сказал  Соломон.   -   Случай  доказывает
невозможность полета. Сарацинский соперник Икара убил сам себя.
     - Прав ли ты?  -  возразила Елена. - Легко осудить неудачника. Я вижу
иное:  Жужелец не одинок.  Агарянина тоже обуревало желанье летать. Есть и
другие,  мы не знаем о них.  Многого нет в летописях,  многие летописи нам
неизвестны.  Жужелец не ищет славы. На своих крыльях с такой высоты он мог
бы спуститься далеко от ипподрома.
     - Ах,  боярыня,  сердце у тебя золотое, - вступил лекарь Парфентий. -
Нет человека, кто не хочет славы. Друг мой Соломон, премудрейший, думаешь,
славы  не  любит?  Ох  как  любит!  Знаешь  же  кличку его?  Бессребреник!
Словцо-то какое, не медным, звучит серебряным звоном!
     - Люблю!  -  сказал  Соломон и  залился тихим  смешком,  от  которого
затряслись длинные,  пряди волос на  висках.  -  Очень люблю,  для  того и
стараюсь.
     Глядя на лекаря, рассмеялась и боярыня:
     - Так это ж добрая слава, что ж худого - искать себе доброго имени?!
     - Без славы нет жизни, - сказал Стрига. - Празднословие и похвальбы -
ничто.  Соломон с Парфентием делом доказали свое знание, свое бескорыстие.
Я  Кснятин держу для князя Владимира Всеволодича без обмана:  сам впереди,
из-за того меня слушают здесь. Сам князь наш воин на поле и мудр в совете.
Русские не  любят трусливых князей.  Сколько власти ни даст боярину князь,
ничто моя власть без меня.  Так издавна на Руси повелось, тем мы держимся.
Не наймитами,  не холопством -  доброй волей. Рим упал от холопства, греки
хиреют от  холопства.  Наймит не  работник,  холоп не  воин.  От холопства
падают великие державы.  Еленушка,  найди-ка в  том ларе,  где записи мои,
сказанье, которое мне передал перс. Ты, помнишь, читала его.
     Боярыня открыла дверцы ларя размером меньше,  чем первый,  и  достала
несколько листов бумаги, скрепленных ниткой в тетрадь.
     - Прочти нам, Еленушка, - попросил Стрига.
     Боярыня приступила к чтению:
     - "Сказание о шаиншахе - повелителе персов Нуширване Справедливом и о
Дагане, который был судьей судей при Нуширване".
     Рассказывал купец из индов,  назвавший себя потомком персов, бежавших
от арабов, они же сарацины и агаряне, к индам. Купец ехал через Шарукань в
Киев. Заболев в пути, отдыхал в Кснятине.


     "Был у персов шаиншах,  самовластный властелин,  наподобие греческого
базилевса,  по  имени Нуширван,  что  значит Справедливый.  Нуширван сверг
своего предшественника,  что часто бывает и у греков, и поставил одного из
содействовавших ему,  по имени Даган,  своего ровесника и друга с детства,
судьей судей.  Много лет Даган, надзирая за судьями, утверждал приговоры к
смерти также и  замышлявшим против власти шаиншаха.  Покоя среди персов не
было, иные сочувствовали свергнутому шаиншаху, другие составляли заговоры,
что обычно у персов.  Настал черный день для Дагана.  Его сын, служивший в
войске,  был обвинен в  измене и приговорен к смерти.  Даган,  уверенный в
сыне, возмутился и принес жалобу к ногам шаиншаха.
     - Почему ты жалуешься?  -  спросил Справедливый.  - Разве судьи не те
же, чьи приговоры ранее тебя не смущали? Разве прежде ты без моего ведома,
по праву судьи судей, не приказывал вновь исследовать дела? Разве судьи не
признавались в ошибках?  Или,  когда коснулись твоего сына, ты усомнился в
правосудии?   Может  быть,   ранее  ты  был  небрежен?   Или  ты  ослеплен
родительской любовью? Помни: в беззаконии нет закона. Любовь, соблазняющая
судью, превращается в порок. Иди же! Не мне ты служишь, но правосудию.
     Даган  приказал  другим  судьям  исследовать обвинение.  Новые  судьи
признали  изменником Даганова  сына.  С  уверенностью в  невиновности сына
Даган  второй  раз  уничтожил  приговор.  За  нарушение  правосудия Дагана
изгнали с высокого места,  другой стал судьей судей.  Сына Дагана зарезали
на  площади,  как  многих и  многих других,  жену сына и  двух его сыновей
сослали в  пустыню.  Семьи изменников у греков,  у сунов и у многих других
народов наказываются даже и смертью.
     Дагана не казнили и не сослали,  но лишь взяли имение.  Имел он мало,
ибо,  надеясь  на  щедрость  шаиншаха,  тратил  жалованное  ему  не  копя.
Заметьте!  Не все люди стремятся к накоплению богатств.  Быв судьей судей,
Даган довольствовался властью,  которая дает высшее наслаждение. Заметьте!
Самые  жестокие шаиншахи любят показывать милосердие,  когда оно  для  них
безопасно.  Указывая на  Дагана,  персы говорили:  "Справедливый милостив,
Справедливый добр".
     Даган стал уборщиком храма.  В  крохотной мазанке он спал на соломе и
копил медные деньги, дабы послать нечто снохе и внукам. И посылал, не имея
утешенья знать, доходит ли посланное.
     Днем он  не  имел покоя.  Приезжие издалека приходили в  храм,  чтобы
потешить глаза видом униженья бывшего судьи судей. Заметьте! Люди радуются
паденью сильных.  Некоторые же заговаривали с участьем. Одни встречались с
ним раньше,  у других были к нему дела в прошлом,  но Даган не узнавал их.
Третьи,  ничего не зная о  судьбе уборщика,  просили пояснений о храме.  И
они,  с  опрометчивой смелостью  осуждая  Справедливого,  вызывали  Дагана
сказать нечто дурное о словах и делах шаиншаха.  Судья судей знал о людях,
именуемых ушами и  глазами Власти,  их служба мнилась ему полезной и  даже
почетной. Ныне он понял иное
     Никто  не  мог  добиться от  Дагана неосторожного слова.  И  не  было