- Кому воевать, кому пахать, - заметил другой.
     - Не верю,  - возразил Стрига. - Что вы за русские, если меча держать
не умеете?! - И с усмешкой спросил: - О Генрихе-императоре слыхали? О том,
который в Германии воюет со своими врагами и с папой римским?
     - Слышали.
     - Еще  послушайте.  Недавно его  помощники у  реки  Рейна  в  Эльзасе
собрали войско из пахарей. В сражении императорских врагов-рыцарей едва ли
было  по  одному  на  четыре  десятка  пахарей.   Однако  ж  они  неумелое
крестьянское войско пленили,  всех  пленных оскопили и  пустили домой  для
примера:  чтоб  впредь мужик не  смел воевать!половецкой вьючной скотиной, в Германии - ходить евнухами. Так, что ль?
     _______________
               сражавшимися на стороне императора.

     - Ладно тебе тешиться, боярин, - со злостью сказал третий, - меч-то я
удержу, будет у меня и стрела в деле!
     Вслед посетителям хуторка летел издевательский хохот Глазка,  женский
смех и перебранка оконфуженных присельников.
     Возвращаясь,  свернули от  берега влево,  немного не доезжая Большого
лога.   По  опушке  струилась  едва  заметная  тропочка  -  заброшенная  и
малохоженая уже  не  первый год.  Листья подорожника и  низенькая муравка,
которые любят  селиться на  человечьем следу,  вольно расплылись,  занимая
местами всю тропочку,  -  скрыть хотят, а тем самым выдают. Бывает так и с
людьми.
     Домик казался скорее сараем -  очень широкий,  но глубины всего шагов
пять.  Три стены из таких же жердей и плетенки,  забросанных глиной, как и
на хуторе.  Четвертой,  задней стеной служил подрезанный обрыв, и, чтоб не
текла земля,  хозяин закрыл ее чем придется -  корьем,  горбылями и той же
ивовой плетенкой.
     Немудрящую внутренность Симон рассмотрел позже.  Пока же он поразился
другому.  Издали  казавшиеся  ему  пни  и  хворост  вблизи  превратились в
собрание   тревожащих  душу   чудовищ.   Зверолюди   либо   человекозвери,
многорукие,  многопалые,  застывшие в корчах, и отталкивали, и притягивали
глаз.  Что-то  он видел подобное,  во сне,  что ли?  Крупный орел сидел на
плече одного из  чудовищ.  Почему он  не заметил птицу раньше?  Послышался
слабый  скрип.  Из-за  спины  другого многопалого чудища появилось подобие
руки с растопыренными пальцами.
     - Чур, чур меня! - сказал Симон, едва сдержавшись от крика.
     Но  боярин Стрига,  насколько позволяла ему  опухшая щека,  улыбался.
Сзади  донесся  смех  провожатых.  Тем  временем опять  что-то  скрипнуло,
страшная лапа  втянулась за  чудище,  а  взамен ей  приподнялся долгоносый
череп неведомой птицы на шее неизмеримой длины.
     - Это что же, капище языческое? - спросил Симон.
     - А как хочешь понимай,  -  ответил ему невысокий человек в войлочной
шапке,  который прятался где-то за чудовищами.  Идя навстречу гостям,  он,
скинув шапку,  поклонился и, будто ведя давно начатый разговор, продолжал:
- Ты Чура позвал себе на подмогу, подивившись моим дивам. Зачурался. Чур -
по-древнему значит граница,  рубеж,  а  заодно и  божок-охранитель.  Мы же
здесь все русские и христиане.  Морочить тебя не буду. Видишь, какое здесь
место?  Сзади -  обрыв,  слева -  чаща непролазная, справа - круто. Подход
один,  которым вы  приехали.  Вот я  и  заставился.  Ни половец,  ни чужой
человек не подойдет. Были случаи. Мои чудища крепче кснятинских валов.
     - Чего-то скрипит у тебя, друг Жужелец? - заметил боярин.
     - Да,  подмазать пора бы, да времени нет, забываю, - ответил Жужелец.
- Да вы что ж, милые гости, с седел не сходите? Я гостям рад.
     Не такое уж хитрое устройство: от ключика по деревянной трубе струйка
воды попадала в бадеечку,  и бадеечка,  нарастая весом,  медленно опускала
короткий конец коромысла,  поднимая длинный конец,  к которому прикреплена
смутившая Симона лапа.  Дойдя до низу,  бадейка переворачивалась,  длинный
конец  с  лапой,  перевешивая,  шел  вниз  и  своим  весом поднимал другое
коромысло с искусно вырезанным птичьим черепом на тонкой шее.
     - Просто-то как! - не то восхитился, не то разочаровался Симон.
     - Послушал бы ты, что случилось, когда отец Петр, будучи у нас внове,
прибыл навестить заблудшее чадо, - и Жужелец ткнул себя пальцем в грудь. -
Сначала зачитывать стал:  да воскреснет,  мол,  бог, и да расточатся враги
его,  -  а потом,  машины мои узрев,  так выругался, как духовным лицам не
показано, и с той поры стал мой над ним верх!
     Жужелец не  то  шутил,  не  то говорил всерьез -  не поймешь.  Боярин
перебил его речь:
     - В чем нуждаешься, друг? Сколько ты времени глаз в Кснятин не казал?
Я думал, не вознесся ли ты за облака.
     - Все есть, боярин. Полмешка муки есть еще, соли достаточно, зелени в
лесу хватит,  а  для  мяса,  сам  знаешь,  силочки поставлю,  и  нам обоим
довольно,  -  Жужелец указал  на  черную  собаку  с  узкой  мордой,  молча
подобравшуюся к хозяину.  - Она у меня поставлена силки проверять. Обегает
и придет: в таком-то, мол, сидит наш обед, пойдем.
     Жужелец,  видимо,  прискучил молчаньем и,  радуясь людям,  был  готов
говорить, только чтоб себя слышать. Боярину пришлось опять его перебить:
     - А когда за облака?
     Сразу  став  серьезным,  Жужелец пригласил гостей  в  дом,  усадил на
длинную  скамью  у  стола,  занимавшего три  четверти  стены,  а  сам  сел
напротив,  на  подобии деревянного гриба,  ножка которого была  воткнута в
земляной пол. И отвечал на вопрос:
     - Может  быть,  и  никогда.  Крылья сделать просто,  наделал я  их  и
переделал много пар. Крылья... Вот говорят, были бы крылья! Не в них дело.
Сила нужна.  Ловил я диких уток,  гусей,  ястребов,  орлов,  снимал мясо с
костей, рассматривал кости, мясо, жилы. Всех сильнее орел, у него на груди
мяса меньше,  чем у утки,  но жестко оно,  почитай, как хрящ. Какие крылья
для человека ни сделай,  силы у  него нет для полета.  Слаб.  А вот откуда
силу со  стороны взять?  Пробую все.  Пытаюсь построить из жил,  наподобие
того,  как сделано у  камнеметных машин.  Пока нет удачи.  Вот так здесь я
сижу, ценя одиночество, будто затворник святой. Я ж зла никому не желаю...
Чудища мои -  дело пустое.  Натаскал из леса коряг позатейливей,  кой-чего
подделал. Греха в этом нет.
     Помолчав немного, Жужелец обратился к Стриге:
     - Знаешь, боярин, я богу молюсь для покоя души. Нашепчешь молитву и -
благо.  Ни о крыльях и ни о чем ином не прошу. Я здесь все тружусь руками,
понемногу, да весь день. Мысль витает, и обсуждаю с собой, что приходит на
ум.  Бог. Слово наше, русское, бог - богатый, и, верно, у бога все в руке.