рука  тянулась за  другим,  деятельность везде находила себе  применение -
только умей. К зрелости выковывались и сила тела и твердость духа.
     По такой дорожке шагал и  Голуб,  с  той разницей от других,  что его
подкалывало беспокойство непоседы.  Повзрослев,  он  не обзавелся семьей -
таких называли бобылями. Приходилось Голубу шататься по нетоптаным лесам с
ватагой товарищей в  поисках пушного зверя,  не  боялся  и  один  поискать
счастья.  Он  добывал,  но не хранил добытое,  которое весело уплывало меж
пальцев.  Доживая третий десяток,  Голуб  изведал Север и  начал мечтать о
новом.  На Ильмене довольно слыхали о  чудесном Юге,  реках вина,  сладких
плодах на  берегу Теплого моря,  о  красивых женщинах.  Пруссы же  были не
прочь взять сильных мужчин для помощи в дальней дороге.
     На  борьбу с  Ратибором Голуб вышел с  силой,  наращенной на  широких
крепких костях.  Спина его  не  ломилась и  грудь не  задыхалась под ношей
большего веса, чем он сам. Ноги умели носить хозяина с шестипудовым мешком
за спиной по кочкам, сквозь бурелом, по зыбким трясинам моховых болот весь
длинный летний день.
     Так же, как Голуб, подрастал и Ратибор. Те же забавы, тот же труд, от
которых не  просят пощады и  куда слабому лучше не  лезть.  Так  же  жизнь
испытывала  тело  холодом,   мерзлой  слякотью,  грубой  пищей.  Она  сама
определяла -  быть  ли  дальше парнишке или  уйти вслед многим мальчикам и
юношам,   слишком  хилым,   чтобы   дожить  до   возмужалости  и   служить
роду-племени.
     Но  была и  разница.  Суровые дети Рось-реки чуть не с  первым куском
хлеба на молочных зубах познавали себя будущими воинами.  Желания и  мечты
самых  смелых устремлялись к  слободе.  Только там  Ратибор нашел  образец
доблести  -  воеводу  Всеслава.  Видимым,  ощутимым условием доблести была
телесная сила.  К  первой силе,  созданной трудом,  слобода умела добавить
свою вторую - тяжкими воинскими упражнениями, в порядок которых был вложен
длительный опыт.


     Судьи поставили противника на  три  шага  один от  другого и  отошли:
начинай!
     Борцы с  опущенными руками,  чтобы не выдать приема,  следили друг за
другом:  кто схватит первый, тот может сразу побороть, кто ошибется, тот и
ляжет.
     На   руках   Голуба  мышцы   надулись  шишками,   напряженные  пальцы
подогнулись,   как  выпущенные  когти.  На  спине  вздулись  две  подушки,
разделенные бороздою хребта.  Мышцы на ребрах оттопыривали руки в стороны.
Голуб втянул голову в плечи, сделал шажок, еще шажок.
     Ратибор ждал,  расставив прямые  ноги.  Гладкий торс  с  выпуклой над
втянутым животом грудью не говорил о  напряжении,  грудные мышцы с пятнами
сосков были как плоские перевернутые чаши.
     Голубу оставался еще один шаг.  Он  не решался.  Испытав силу пальцев
россича,  ильменец остерегался. "Обхватить бы сразу, грудь с грудью, тут я
тебя и сломлю", - соображал Голуб.
     Отступив назад,  еще  назад,  Ратибор заставил Голуба  сначала широко
шагнуть, затем сделать бросок.
     Для  россича борьба с  другом служила преддверием боя.  Слобода учила
воина умению вынудить соперника открыться.  Расчет должен был сочетаться с
силой и ловкостью удара.  Ильменец же полагался на силу,  на натиск, а там
будь что будет. Он не был воспитан для борьбы с неизвестным врагом.
     Промахнувшись,  Голуб  не  успел  схватить Ратибора поперек  тела,  а
Ратибор поймал оба запястья Голуба.  Упершись плечо в  плечо,  они теснили
один другого.  Голуб был  тяжелее,  но  ему не  приходилось часами держать
между коленями двухпудовый камень.  Он не мог так сжать ногами ребра коня,
чтобы тот, храпя, лег под всадником.
     Обоим  мешал  песок,  слишком сыпучий.  Цепкие  пальцы босых  ног  не
находили достаточной опоры.
     Ратибор хотел пустить в дело прием,  применявшийся в борьбе с быками.
Чтоб повалить быка,  гнут упорно всем весом в одну сторону,  приучая зверя
напрячь силы в  другую.  Бык не рвется,  как иной зверь.  Веря в себя,  он
старается пережать человека,  чтобы вырвать из его рук рога и ударить.  По
напряжению шеи быка,  по тяжести, которая сильнее и сильнее давит, человек
определяет нужное мгновение и  вдруг,  меняя  руку,  рвет  туда  же,  куда
приучил давить быка.  Потерявшись, бык поддается и падает на бок. Иной раз
насмерть хрустят его позвонки.
     Ратибор и  Голуб  казались достойными друг  друга  противниками.  Уже
сотни людей невольно сжимали круг,  и добровольные судьи отталкивали назад
слишком увлекшихся зрелищем.
     Малх ловко протиснулся в  первый ряд.  Он увидел не просто состязание
двух мужчин,  а борьбу двух различных сил.  Голуб -  это воплощение земли,
грубой,  тяжелой.  Он похож на некоторые изображения Геракла-Геркулеса,  в
которых   полубог   кажется  утомленным  собственным  телом.   Ратибор  же
представился Малху подобием солнечного Аполлона.  В его теле сила не цель,
а предлог красоты, вместилище духа.
     Ратибор не  видел восхищенного взгляда ромея,  все  его внимание было
поглощено Голубом.
     Слышалось,  как тяжело, с натугой дышал ильменец. Капли пота катились
по его лицу. Ратибор ощутил, как увлажнилась под его пальцами кожа Голуба.
     Он  не  пытался  свалить  Голуба,  но,  внезапно выпустив его,  успел
обхватить ильменца и поднять вверх, прежде чем тот пустил в ход руки.
     Судьи закричали:
     - На силу,  на силу!  - Они напоминали о том, что Голуб не имел права
отбиваться ногами.
     Прижатые к  телу  руки  делали  ильменца еще  шире.  Ратибор не  смог
сплести пальцы на  спине Голуба и  все же держал его в  воздухе,  не давая
вырваться.
     Для Малха это была скульптурная группа,  он  вспоминал миф об Антее и
Геракле.
     Ратибор почувствовал,  что  Голуб перестал сопротивляться.  Россич не
повалил противника,  чтобы  победоносно прижать плечи к  песку,  а  просто
поставил его на ноги и отступил.
     Голуб  не   рискнул  продолжать  борьбу,   не  захотел  и   срамиться
бахвальством.
     - А и силен же ты, - признался он, - а крепких людей родит Днепр ваш.
     "Молодой славянин не только силен,  он благороден, - думал Малх. - Он
мог бы грубо воспользоваться победой - не захотел. Какой путь проложили бы
женщины  такому  атлету  при  дворе  базилевса!   Во  времена  императрицы
Пульхерии он  встал бы  всемогущим с  ее ложа.  Но и  ныне женщины слишком