много значат при дворе, они заставили бы заплатить за твою силу..."
     Беспокойный ум  Малха,  знавшего успехи в  театре и  клоаку церковной
тюрьмы, нашептывал о свежей крови варваров, о новых источниках, от которых
могло  бы  возродиться величие  простой  жизни.  Но  христианин  напоминал
философу безнадежную истину:  не  вливают  молодое  вино  в  старые  мехи.
Разъедающее сомнение говорило Малху -  он сам этот старый мех, изношенный,
потерявший прошлое, лишенный надежды на будущее.
     Круг,  образовавшийся около борцов,  распался,  только Малх задумчиво
глядел на растиравшего себе руки и грудь Ратибора.
     - Ты настоящий боец.  - Слова прусса Индульфа, обращенные к Ратибору,
вывели Малха из задумчивости. - Ты хочешь ли помериться со мной?
     - Да, если ты хочешь. Будем бороться? - ответил Ратибор.
     - Нет.  Я борюсь со своими,  чтобы тело сделалось сильнее.  Настоящая
борьба мужчин лишь с  оружием в руках и когда ждет смерть.  Мужчину узнают
не только в борьбе -  ив стихиях. Мы не саламандры, чтобы войти в огонь, и
умеем летать лишь во сне. Остается вода. Ты хочешь состязаться в воде?
     Не только Малх,  но и другие ромеи на этом безыменном для них острове
умели понять красоту тела  молодых варваров.  Лениво расходившиеся зрители
остановились.  Россич был  чуть выше прусса,  его ноги и  шея были немного
длиннее.  В поясе оба были одинаково сухи и стройны, без капли жира. Может
быть,  ноги россича были излишне мускулисты для строгого канона; вероятно,
упражнения с  камнем и  конем не  входили в  программу эллинской атлетики.
Плечи  Индульфа были  более  покаты,  что  считалось красивым.  Кисти  рук
Ратибора были грубее,  чем у Индульфа,  - россич больше работал руками. Но
длиною пальцев он едва ли не превосходил прусса...  Трудно было бы сделать
выбор.
     Малх думал о  том,  что уже задолго до наступления новых времен никто
не  удивлялся  пастухам,  которые  беспрепятственно взбирались на  вершину
Олимпа в поисках капризной козы. Могучая и плотская религия древней Эллады
сменилась  пустыми  для   мыслящих  людей  обрядами,   якобы  нужными  для
простолюдинов.  Авгуры еще,  как  в  древности,  читали судьбу,  ожидающую
империю,  по  полету  коршунов,  а  очередные  императоры уже  объявлялись
богами,   бессмысленно   увеличивая   население   несуществующего  Олимпа.
Отточенная в софизмах мысль,  богатая литература, великолепная архитектура
и  скульптура  заменили  добродетели  предков.   Но  Империя  рано  начала
опасаться вольнодумства.  Петь хвалы императору, а лучше всего - молчать и
подчиняться.  Ныне прошло более двухсот лет  со  дня объявления миланского
эдикта  императора  Константина.   Опасная  религия  рабов  и   угнетенных
обуздана,  обращена в  лучшую опору власти,  которую когда-то  была готова
сокрушить.   Торжествующие  церковники  добили  литературу.  Два  столетия
христиане уничтожали бесовские мраморы,  но скульптура еще жива. Искусство
изображения сохранялось. Ведь статуя злодея могла быть таким же прекрасным
произведением,  как Диана, Лаокоон или Зевс. Кому-то ведь нужно было ваять
императоров  и   императриц,   возводить  здания  и   украшать  их,   дабы
свидетельствовать о величии империи. Еще сохранялся взгляд на тело мужчины
как  более  совершенное по  сравнению с  отягощенным излишней плотью телом
женщины.   Христианство  с  почти  бесплотными  образами  святых,  скрытых
одеждой, не могло ничего противопоставить заветам былых эстетов.
     Дождавшись,  когда  соперники вошли  в  воду,  ромеи  занялись своими
делами.
     Только россичи ныне оставались на острове; пора купцам кончать торг и
возвращаться.  Чамота и  старшие оказались терпеливы.  Они  получат больше
других,  но немногим.  Правда, на кораблях осталась лишняя соль, но ромеям
нельзя сбивать цену,  славяне памятливы,  один год испортит много будущих.
Потом,  уже  на  обратном пути,  купцы ее  высыплют в  воду для облегчения
груза.  В  озерах у Меотийского болота соли бесконечно много.  И достается
она вовсе не с  таким трудом и  не с такими опасностями,  о которых хитрые
купцы любят рассказывать легковерным покупателям.


     В   последние  три  дня  Днепр  заметно  опадал,   но   сегодня  вода
остановилась. Это был признак дождей, пролившихся в верховых лесах.
     Впадая в Днепр,  Рось образовывала на его правом берегу длинный мыс -
им  она прикрывалась от  старшего брата.  От  этого мыса до острова было с
версту. Голова Торжка отбрасывала Днепр к его левому берегу.
     Кто  раньше  коснется  мыса,  кто  опередит соперника,  вернувшись на
остров?  Мутная вода  была  так  холодна,  что  тело сжималось,  затрудняя
дыхание.  В первые мгновенья пловцы невольно пустили в ход всю силу. Когда
кожа привыкла к холоду, они подчинили движения расчету.
     Достигнув  мыса,   пловцы  имели  право  выйти  на  берег  согреться.
Естественные условия делали  состязание более  жестоким,  чем  казалось на
первый взгляд.  Отставший,  конечно,  не  захочет терять время на  отдых и
может окоченеть на обратном пути.
     У  берега острова течение почти не  чувствовалось.  Ближе к  середине
река,  прорывая русло в наносах песка и ила, подхватила пловцов. Стало еще
холоднее.  Вначале,  у берега,  Ратибор опередил Индульфа. Сейчас он понял
расчет прусса. В стержне-струе Индульф поплыл во всю мочь. Он делал частые
взмахи,  зарывая под  себя согнутые в  локтях руки.  Голову он  держал под
водой,  поднимая лицо для  редких вдохов.  Ратибор не  умел так  плавать и
потерял преимущество первого броска.
     Течение  сносило.   Какие-то  крупные  рыбины  вдруг  заметались  под
Ратибором. Ему показалось, что жесткий плавник уколол его в грудь.
     Перегнав,  Индульф продолжал удаляться.  Прусс поступил правильно, он
быстрее проплыл трудное место.  Здесь вода  шла  тише,  соперника почти не
сносило. Он был ближе к мысу, чем Ратибор.
     Везде,  как  и  в  бою,  есть  своя уловка,  свой расчет -  побеждают
умением. Ратибор сделал ошибку.
     Россич не  понимал трудности борьбы с  пруссом,  выросшим у  моря.  С
раннего детства прусса сурово приучили к стылой воде стылого моря, он знал
не  простой ток  речных струй,  а  предательскую игру  прибрежных течений.
Индульф увлек Ратибора на поле, где сам он был сильнее, умелее.
     Усталости  Ратибор  не  чувствовал,  тело  слушалось.  Примирившись с
мыслью о  возвращении без отдыха,  он  следил за  Индульфом.  Озяб ли  он,
решится ли выйти на берег, растереть ноги на солнце?
     Нет...  Ратибору оставалась еще  полусотня шагов или  взмахов,  когда
Индульф достиг мели.  Встав,  прусс сразу оказался по  пояс.  Разбрызгивая
воду,  он  выбежал на  песок,  поднял руку в  знак первого успеха и  снова
бросился в Днепр.
     Достигнув  берега,   Ратибор   поступил   иначе.   Гладкий   бережок,
оставленный отошедшим Днепром,  был тверд и ровен,  как уложенный тесинами