по-настоящему один впервые.  В широком,  в пустом мире люди, среди которых
жил  Малх,  умели  сбиваться в  тесные кучки,  кишели за  стенами городов,
ходили по одним и тем же тропам и дорогам. Везде сосед теснил соседа.
     Малх был один.  Поистине,  сейчас он микрокосмос в  макрокосмосе,  то
есть мир малый в  мире большом.  В  дальней древности кто-то из безыменных
философов додумался до этого гордого и  великолепного уподобления человека
вселенной: разница лишь в измерении. Малх верил, что вольный мыслитель жил
в  годы,  когда люди еще не знали насилия одного над другим и  не испытали
угнетения тесного бытия внутри городских стен и  имперских границ.  Диоген
владел бочкой,  Малх был еще беднее.  Ссыльный, приехавший в Карикинтию на
скамье гребца, спал на чужой постели в чужом доме.
     Малх с наслаждением перебирал подарки Индульфа. Короткий меч в ножнах
из  толстой кожи был  широк и  отлично наточен.  В  колчане нашлась дюжина
стрел с железными наконечниками.  В мешке было огниво, пара кремней, куски
трута,  соль,  вареное мясо, узкие ремешки, чтобы подвязать ношу на спине,
запасная тетива для лука. Брат не сделал бы лучше для брата.
     На северо-запад.  Вверх по Днепру. Примут Малха россичи или отвергнут
- другой дороги у него нет.





        Глава пятая. ЗЛОЙ ВЕТЕР

                                              Так ревет, сокрушая алтарь и
                                              железную цепь разрывая,
                                              жертвенный бык, уязвленный
                                              неверным ударом.

                                                                  Вергилий


        1

     Светало,  но  края моря еще не отделились от небосвода.  Соленая вода
стояла у  берега,  как у края чаши,  неподвижная,  будто в озере,  теплая,
нагретая подземным огнем.
     Индульф привыкал к  странностям Теплых морей.  Там,  на родине,  были
холодные   пучины   с   гладкими   отмелями,   поросшими   сосной,   елью,
можжевельником.  Во  влажном песке,  как в  воде,  тонули валуны,  черные,
серые, с буро-зеленой плесенью мхов.
     На скандийском берегу,  в том месте,  где славянин Лютобор побратался
со  скандийцем Индульфом,  древние великаны вволю поиграли с  камнем.  Над
водами  Волчьего  моря  поднимались рифы  -  мохнатые  звери  с  открытыми
пастями,  настороженными рогами,  клыками,  пенистые,  неподвижные. Но все
знали,  что иногда они оживают...  Они пробуждаются во мраке зимних ночей,
когда в море не выходит ни один челн.
     Никто  не  смог  назвать день,  когда небо  сделалось чужим,  мягким,
зелено-лазорево-синим.  На родине в  ясные дни небо поднималось необычайно
высоко. То была нежно-блистающая твердь Севера.
     Где-то был разрыв,  где-то была пропасть между твердью родины и небом
Теплых морей.  Никто не сумел увидеть берега двух небес.  Может быть,  под
границами небесных твердей славяне проплыли ночью  или  в  пасмурный день.
Может быть, сами небеса хранят свою тайну.
     Индульф  расстегнул подбородную пряжку.  Шлемный  ремень,  защищенный
чешуйками золоченой меди, повис на груди. Сняв шлем обеими руками, Индульф
залюбовался красотой  чудесной вещи.  Глубина  шлема  искусно  наполнялась
подбоем мягкой кожи, ловко окованные края заворачивались внутрь, удерживая
подкладку  частыми  гвоздиками  с   широкими,   однообразно  расплющенными
головками.  Борта  шлема  опускались  ниже  ушей,  и  требовалась воинская
привычка,  чтобы свободно поворачивать голову. От бортов вперед выдавались
два выступа для защиты щек. Передняя часть нависала, закрывая лоб и брови,
а в середине две скованные полосы,  усиливая налобник,  стрелой опускались
до  рта.  Нельзя  биться  вслепую,  иначе  предусмотрительный оружейник не
оставил  бы  места  и  для  глаз.  По  темени  шлема  выпячивалось подобие
петушиного гребня с гнездышками для бородок.  В особых случаях для красоты
в них вставлялись перья страуса. Но и без перьев шлем был великолепен.
     Положив  шлем  на  прибрежный камень,  Индульф  освободил застежки на
боках и плечах и,  как краб,  вылез из панциря.  Позолоченный доспех весил
четырнадцать фунтов.  Как и шлем,  латная защита была не игрушка,  подобно
роскошным изделиям из  золота  и  серебра,  тоненькими листочками которых,
выдавая себя за  мужчин,  в  торжественных случаях прикрывались тучные или
тощие сановники и евнухи базилевса Юстиниана, Владыки Империи ромеев.
     Панцирь был вздут на груди, чтобы вместить мышцы, и украшен рельефами
фантастических голов с  распущенными волосами.  В  середине был прикреплен
крест,  увенчанный  монограммой базилевса.  Крест,  но  только  окруженный
буквами ИНРИ,  сиял  и  на  шлеме.  Индульф знал,  что  буквы образуют имя
византийского бога  Иисуса  Христа,  родившегося в  Назаре  палестинской и
некогда распятого на кресте.
     Освободившись от  железной скорлупы,  Индульф снял  красную тунику  с
короткими рукавами,  развязал ремни сапог и  стянул штаны такой же  ткани,
как туника.  Отдаваясь мягкому покою безоблачного рассвета, он остановился
в мелкой воде.  За отвесным мысом уже поднималось солнце,  и море блестело
полированным щитом.  Но здесь, у берега, еще лежала тень, вода была темной
и особенно тихой.
     Кроме  лица,   рук  и  шеи,  тело  Индульфа  было  молочно-белым.  Он
почувствовал,  как  что-то  щекочет ногу.  Большой,  почти квадратный краб
осторожно щупал тупыми клешнями:  достаточно ли  мягко это мясо,  такое же
белое,  как  живот  мертвой рыбы?  Индульф нагнулся.  Краб,  храбрый воин,
отступил,  но не бежал,  а приподнялся на тонких ножках, угрожая разъятыми
клешнями.
     Сзади явственно загремел упавший камешек.  Забыв развлечение. Индульф
повернулся всем телом. В этом мире, под этим солнцем опасность стерегла на
каждом шагу.
     Индульф  знал,   что  все  люди,  относящиеся  к  Палатию  базилевса,
неприкосновенны  для  прочих.   Не  только  убийство,   даже  малая  рана,
нанесенная воинам и другим слугам базилевса,  карается смертью. Но он знал
тоже, как дорого ценится вооружение хранителя Священного тела.
     В  Византии было очень много священного.  Ромеи не  умели произносить