Манассиос.
     _______________
          
     - Не знаю, о ком ты говоришь, - ответил Глашатай.
     По этикету в  Глашатае видели как бы самого базилевса и  обращались к
нему, как к Владыке Империи.
     - Ты знаешь, ты знаешь наших обидчиков, трижды Августейший, ты знаешь
имена наших мучителей,  -  возразил Манассиос.  Он старался говорить очень
громко, чтобы его слышали трибуны.
     - Никто  не  делает вам  зла,  я  не  знаю  таких людей,  -  возразил
Глашатай.
     - Это спафарий Колоподий,  о Величайший!  И квестор Трибониан. Так же
Иоанн Каппадокиец. И префект Евдемоний!
     - Ты лжешь! - сказал Глашатай. - Эти люди не общаются с прасинами!
     Манассиос  собирался  ответить,   но  его  опередил  другой  старшина
прасинов. Резким голосом он выкрикнул:
     - Что  бы  там  ни  говорилось,  наши мучители испытают участь Иуды и
Каина! Бог накажет их!
     - Ты оскорбляешь правящих! - грозно поднял руку Глашатай.
     - Пусть так! Кто творит преступления, того постигнет участь Иуды!
     Трибуны прасинов поддержали старшину ревом и криком,  в которых можно
было разобрать:
     - На виселицу! На сук, в воду!
     Глашатай,  недаром  избранный на  такую  должность,  могучим  голосом
ответил на крики толпы:
     - Молчите, еретики, иудеи, манихеи, самаритяне!
     Это было немалое оскорбление. Манихейская ересь каралась сожжением на
костре, иудеи и самаритяне после недавних восстаний находились вне закона.
     - Ты  жестоко  обижаешь  нас,  но  да  сохранит нас  Господь  и  тебя
одинаково, - скромно ответил Манассиос.
     Между  обращением  к   Глашатаю  и  его  ответом  всегда  происходила
небольшая пауза:  Глашатай, стоя у края кафизмы, произносил слова, которые
ему подсказывали сзади. Часто это были слова самого базилевса.
     Глашатай не  знал,  чьи слова были ему поданы,  но  сумел передать их
злую иронию:
     - Я советую вам принять святое крещение!
     - Мы готовы, - с той же иронией ответил старшина прасинов.
     Через несколько секунд Глашатай разразился угрозой:
     - Замолчите,  не  нарушайте более благочиния игр!  Или вы  все будете
казнены.
     Раздались негодующие крики  прасинов.  Манассиос нашелся раньше,  чем
кто-либо из старшин:
     - Да, мы знаем, имеющий власть имеет силу заставить почитать себя. Да
не  будет  твое Величие раздражено нашими жалобами.  Ведь Божественный тем
самым умеет быть терпеливым к несчастным. Мы же более не знаем даже дороги
в Палатий.  Если мы и попадаем в город,  то лишь когда нас везут на казнь.
Справедливо ли это?
     - Всякий свободный человек, не раб, может ходить везде, где захочет.
     - Да,  Августейший,  -  подтвердил Манассиос,  -  но  у  нас отнимают
свободу,  хотя мы и не рабы.  Нас грабят,  венеты насилуют наших женщин. А
судьи карают нас же.  Ибо судья,  решающий по справедливости, подвергается
риску лишиться жизни.
     Базилевсы   всегда   поддерживали   какой-нибудь   из   "цветов"   из
естественного желания разделить народ Византии еще одним способом.
     Партии ипподрома.  Кроме синих и  зеленых,  на  равных с  ними правах
развевались  белые  и  красные  плащи.   Не  цирковые  развлечения  делили
подданных на венетов и прасинов.
     Среди  венетов  преобладали  богатые  владельцы  подгородных  вилл  с
земельными  угодьями,  патрикии  и  сенаторы,  богатейшие купцы.  Симпатия
предшественника Юстина  Анастасия была  отдана прасинам.  Это  объяснялось
своеобразно  демократическими  настроениями  покойного  базилевса  и   его
благоволением к монофизитской догме:  среди ремесленников и меньшого люда,
который составлял большинство прасинов, было много монофизитов. Во времена
Анастасия прасины зачастую бывали обидчиками венетов.  Однажды после бегов
прасины сделались зачинщиками драки, в которой пало три тысячи венетов. На
сторону прасинов стали  деклассированные и  уголовные элементы столицы.  С
выгодой для себя они объединились в шайки, бесчинствовали, нагло давили на
суды и городские власти.
     Со времени Юстина благоволение Палатия перешло к венетам: утверждали,
что большое значение имели строгий кафолицизм Юстина и  Юстиниана и старая
ненависть  к  прасинам  со  стороны  мстительной,  всегда  помнящей  обиды
Феодоры. Шайки, поддерживавшие прасинов, чуя изменение ветра, перекинулись
к венетам.  Произвол все усиливался.  Венеты сторицей вымещали на прасинах
старые обиды.
     Как видно, Юстиниан не собирался навести в городе порядок. На горькие
и правдивые слова Манассиоса Глашатай грубо ответил:
     - Бойтесь за свои души, вы преступники, и петля закончит ваши дни!
     Старшина,  уже  однажды  опередивший ответом Манассиоса,  закричал не
менее громко, чем Глашатай:
     - Ты так говоришь?  Запрети тогда наш цвет! Ты сам позволяешь убийцам
лишать нас жизни.  И ты еще казнишь нас?  Хорош у нас источник жизни!  Так
тебя называют,  а  ты -  умерщвляешь!  Да не родились бы твои деды и  твой
отец. Кого они произвели на свет! Нас убивают каждодневно и многих!
     Синие  ответили  со   своих  трибун  раньше,   чем  Глашатай  получил
подсказку:
     - Все убитые убиты прасинами же!
     Вставая с каменных ступеней, прасины вопили:
     - Вы, вы убийцы! Вы грозите смертью даже судьям!
     - О  Величество!  -  воззвал Манассиос.  -  Вмешайся и  рассуди,  кто
виновен.
     - Прасины, - выкрикнул Глашатай, - вы виновны!
     - Пожалей нас,  Владыка, - просил Манассиос. - Ведь уничтожают святую
истину.  Если верно,  что  бог  всемилостивый управляет миром,  то  откуда
столько бедствий падает на нас?!
     - Христос есть противник злобы,  - не совсем впопад ответил Глашатай.
Вероятно,  из-за  шума  до  высоты  кафизмы  долетели только  отрывки слов
Манассиоса.
     Порядок был нарушен окончательно.  Прасины покидали свои трибуны, под
кафизмой на  арене  собралась толпа.  Сквозь поднявшийся на  ипподроме шум