он усиленно занялся самообразованием. Как выяснилось позже, его занятия
охватывали такой широкий круг дисциплин, что даже сегодня невозможно
объяснить толком, каким путем в то время и в такой глухой провинции ему
удавалось доставать необходимую литературу. Здесь же завязалась оказавшая
огромное влияние на судьбу Банделье как ученого его переписка с
известнейшим антропологом, этнологом и социологом того времени Льюисом
Генри Морганом. Следует сказать, что главный труд Моргана, носивший
программный характер - "Древнее общество, или Исследование о путях
человеческого прогресса от дикости через варварство к цивилизации", который
увидел свет в 1877 г., не только обеспечил автору мировую известность, но и
оказал глубокое влияние на материалистическую философию марксизма, в
частности на работу Фридриха Энгельса "Происхождение семьи, частной
собственности и государства[18]".

Прозябавший в провинциальной глуши Банделье видел в старшем коллеге
духовного отца. Поначалу он полностью подпал под влияние теории Моргана об
общественной структуре индейских народов, хотя его собственные исследования
нередко противоречили ей. Необходимо иметь в виду, что Морган пользовался
непререкаемым авторитетом не только как теоретик. Он долго жил среди
индейцев и в 1847 г. был усыновлен членами племени сенека под именем
Та-йа-да-о-вуб-Руб. Банделье так никогда и не смог полностью преодолеть
влияние Моргана. Их переписка, впервые опубликованная в 1940 г., содержит
интереснейшие сведения в этом отношении 6.

Вместе с тем Банделье шел собственным путем, когда дело касалось
интерпретации его личного опыта и наблюдений, накопленных во время
путешествий. В 1879 г. был основан Американский археологический институт.
Морган, ставший год спустя президентом Американской ассоциации по развитию
науки, обратился 25 октября 1879 года к его первому президенту Чарлзу
Элиоту Нортону со словами, которые далеко не всегда принимались во внимание
этим выдающимся учреждением. "Европейцы, - писал он, - должны были бы быть
в гораздо большей мере благодарны нам за проведенные здесь работы, чем за
аналогичные в Сирии или Греции".

Благодаря рекомендации Моргана Банделье предпринял свое первое путешествие
на Юго-Запад в Нью-Мексико (позже он побывает в Мексике и Южной Америке, но
в данный момент нас это не интересует) по поручению этого института. Многие
годы он провел в пустынях, горах, а затем в музеях городов Санта-Фе и
Мехико, Нью-Йорка и Вашингтона и привез с собой богатейший материал. Хотя
до нас дошли в передаче современников его нелестные высказывания о религии,
сам он принял католичество, как говорят, по расчету. Ходили слухи, будто до
этого в Нью-Мексико он переодевался священником, чтобы обеспечить себе
помощь миссионеров-иезуитов. Однако об этом не сохранилось никаких
достоверных данных. Напомним, что и "отец европейской археологии" Иоганн
Иоахим Винкельман сделал точно такой же шаг, чтобы снискать благосклонность
кардиналов.

Когда в 1914 г. во время путешествия в Испанию Банделье скончался в
Севилье, журнал "Эль Паласио", выходивший в Санта-Фе, где он работал долгие
годы, писал: "Смерть Банделье является невосполнимой утратой" 7.

Его научные доклады, заметки, наброскп, наконец, его дпев-нпки, записи в
которых он с величайшей аккуратностью делал каждый вечер, каждую ночь своим
микроскопическим почерком (их первый том был опубликован лишь в 1966 г.), и
сегодня представляют собой величайшую ценность для ученого, для любого, кто
впервые отправляется в нехоженые районы Юго-Запада, чтобы изучать историю
первых американцев. Однако наибольший интерес для широкого читателя
представляет совершенно иная книга Банделье - его роман. Даже в самом
полном указателе литературы, содержащем сведения о наиболее редких
основополагающих трудах по археологии Юго-Запада, лишь вскользь упоминается
название этой книги. В наши дни она полностью, притом совершенно
несправедливо, забыта.

Вместе с тем это единственное в своем роде уникальное произведение - роман
о древнейших людях, действие которого развертывается в доисторическую
эпоху. Насколько мне удалось установить, книга эта не имеет аналогов в
серьезной литературе. (Я, естественно, не имею в виду здесь дешевую
научно-фантастическую литературу, которая бесцеремонно валит в одну кучу
доисторические эпохи и астронавтику).

Джек Лондон, всю жизнь воспевавший романтику приключений, опубликовал в
1907 г. роман "До Адама", действие которого целиком развертывается в
доисторические времена и призвано доказать главным образом непоколебимое
убеждение автора в правильности эволюционной теории. Для этого он находит
некий народ, "не знакомый ни с оружием, ни с огнем, стоящий на самой низшей
ступени развития речи", практически представляющий собой еще полуобезьян,
находящихся "в стадии превращения в человека". Такого народа в Северной
Америке, разумеется, не существовало. Процесс становления человека протекал
и полностью завершился на других континентах. В 1915 г. Джек Лондон вновь
возвращается к этой теме. В XXI главе своего обвинительного романа
"Звездные скитания" он заставляет галлюцинирующего заключенного совершить в
смирительной рубашке короткое путешествие в доисторическую эпоху. Все это
не идет ни в какое сравнение с исторически обоснованным трудом Банделье.
Точно так же, как не идут с ним ни в какое сравнение произведения австрийца
А. Т. Зоннлейтнера и датчанина Йоханнеса В. Йенсена. Первый из них писал
главным образом для юношества. Второй же был настолько опьянен нордическими
мифами, что слово "исторический" совершенно неприменимо к его
произведениям.

В том, что ученый взялся писать роман, нет ничего необычного. Необычно лишь
то, что он избрал в качестве основы сочиненных им событий и драматических
перипетий свою собственную науку. Например, романы английского физика С. П.
Сноу ничего общего не имеют с наукой, которой он посвятил свою жизнь и
которая по характеру своему революционна, тогда как его искусство остается
консервативным. Сноу и многие другие ученые-литераторы жили и продолжают
жить подобно больным шизофренией в двух измерениях: здесь - ученый, а здесь
- художник, чувствующий себя одинаково свободно в обеих ипостасях. Это та
самая раздвоенность, которую Сноу гневно обличал в теории и которой сам он
рабски придерживался в жизни.