воплощением  всей военной  науки. Конечно,  такой человек  вскоре неизбежно
должен был  обнаружить свою  несостоятельность; он был  заменен полковником
Толем.

Полковнику Толю  было за тридцать лет.  Он выделялся как самый образованный
офицер в  генеральном штабе. Он был человек  довольно способный и с сильной
волей. Он уже много времени занимался стратегическими вопросами и постоянно
следил за всеми новинками военной литературы, а теперь всецело был поглощен
последней новинкой  - идеями Жомини. Следовательно,  в известной степени он
был  в  курсе дела,  и  хотя  далеко еще  не  выработал  в себе  отчетливых
представлений путем собственного  размышления - ему недоставало творческого
духа  для того,  чтобы составить  крупный план, охватывающий  и увязывающий
кампанию в целом. У него во всяком случае хватало способностей и знаний для
того,  чтобы  удовлетворять   ближайшим  потребностям  текущего  момента  и
воспрепятствовать применению чересчур непригодных дедовских методов ведения
операций.

Он лишь наполовину пользовался  доверием генерала Барклая - отчасти потому,
что генерал отличался несколько  холодным темпераментом, не позволявшим ему
легко сходиться  с другим человеком, отчасти  же потому, что полковник Толь
был  совершенно   лишен  известной   чуткости  и  тактичности   -  качеств,
безусловно,  необходимых  на подобных  должностях;  он  был известен  своей
резкостью   по  отношению   как  к   начальникам,  так  и   к  подчиненным.

Полковник  Вольцоген остался  при главной  квартире генерала  Барклая. Этот
офицер   по  своим   исключительным   познаниям,  которыми   он,  вероятно,
превосходил всех находившихся тогда в русской армии, по изобретательности и
находчивости своего  выдающегося ума  мог бы быть  лицом, вполне подходящим
для должности  генерал-квартирмейстера армии, если  бы пресловутая ученость
генерального  штаба  не мешала  иногда  проявлению  присущей Вольцогену  от
природы силы  мысли, не  делала бы его  менее пригодным для  этой роли. Кто
хочет действовать  в такой стихии, какой  является война, тот может книжным
путем  воспитать  только свой  разум.  Но  если он  придет  с готовыми  уже
мыслями, не  вытекающими из  побуждений данного момента и  не облеченными в
плоть и кровь, то поток событий опрокинет начатую постройку, прежде чем она
будет  готова. При этом  он никогда  не будет понятен  другим, практическим
мыслящим  людям  и менее  всего  сможет  заслужить доверие  лучших из  них,
прекрасно  знающих,   чего  они  хотят.  Так   случилось  и  с  полковником
Вольцогеном.  К тому  же он  недостаточно владел  русским языком,  чтобы не
напоминать  ежеминутно  своему  собеседнику,   что  он  иностранец.  В  его
характере  была большая  склонность к  политиканству. Он был  слишком умен,
чтобы полагать,  что иностранец  с чуждыми идеями сможет  завоевать в массе
русской армии доверие и авторитет, чтобы действовать открыто и искренно. Но
он  рассчитывал  на слабость  и  непоследовательность  большинства людей  и
полагал, что  умный и  целеустремленный человек может вертеть  ими так, как
ему  понравится. Это  стремление придавило  всему его существу  и поведению
что-то  таинственное,  и большинство  русских  видело в  этом склонность  к
интриге. Этого  одного было достаточно, чтобы  сделать его подозрительным в
глазах русских, причем последние не задавались вопросом, каковы же были его
действительные  намерения  и могли  ли  они быть  в данных  обстоятельствах
чем-либо  иным кроме  желания  сделать лучшее  для русской  армии  и помочь
успеху  того  дела, которому  все  мы служили.  Чтобы незаметно  руководить
людьми и  обрабатывать их,  нужна внушающая доверие  индивидуальность. Этим
свойством  полковник  Вольцоген  не  обладал;  он  скорее  выделялся  сухой
серьезностью, и  ему никак не удавалось  добиться такого положения, которое
отвечало  бы  его уму  и  способностям.  Поэтому его  обошли при  замещении
должности  генерал-квартирмейстера.  Он решил  проделать  кампанию в  свите
генерала Барклая  в надежде, что  хотя бы в нескольких  случаях ему удастся
принести  пользу. Не  могу  сказать, в  какой мере  он  достиг этой  цели и
удавалось  ли ему  время от  времени предупреждать ошибочные  решения; ведь
лишь  в этом  и могла состоять  его деятельность,  так как вплоть  до смены
главнокомандующего  положительное  проявление воли  почти  не имело  места.
Русские    относились    к    полковнику    Вольцогену    с    возрастающей
подозрительностью; к  тому же и генерал Барклай  не проявлял к ному особого
доверия. Русские  смотрели на него с своего  рода суеверным страхом, как на
злого гения, приносящего несчастье командованию армией.

Автор использовал пребывание графа Ливена в Дрисском лагере, чтобы получить
должность  офицера генерального  штаба  крупного войскового  соединения. Он
хотел получить назначение в  арьергард. Генерал Ливен и полковник Вольцоген
выхлопотали  это назначение  у генерала Барклая,  отдавшего соответственное
распоряжение  на  марше  в   Полоцк,  не  посоветовавшись  ни  с  генералом
Ермоловым, ни с полковником Толем. Последние отнеслись к этому назначению с
большим  неудовольствием,  так же,  как  и  к проходившему  таким же  путем
назначению в пятый армейский  корпус подполковника фон-Люцова; и между ними
и полковником  Вольцогеном произошла  довольно неприятная сцена,  но тем не
менее эти назначения остались в силе[1].

Таким  образом,  автор  попал   к  генералу  графу  Петру  Палену,  который
командовал  арьергардом, прикрывавшим  отступление на правом  берегу Двины.

Генерал граф Пален считался  одним из лучших кавалерийских офицеров русской
армии.  Ему  еще не  исполнилось  сорока  лет; это  был  человек простой  в
обращении, с  открытым характером,  правда, без особых  дарований и научных
познаний, но  отличавшийся находчивым  умом и светской  воспитанностью. Как
солдат он  служил с  отличием, был очень  храбр, спокоен и  решителен, а на
занимаемом им посту эти  качества имеют первенствующее значение. Так как он
в  совершенстве  владел немецким  языком,  да  и вообще  по существу  более
походил ни  немца, чем на русского, то  автору это назначение было особенно
приятно.  Но его неприятно  поразило назначение  к графу Палену  в качестве
старшего офицера  генерального штаба  (обер-квартирмейстера) корпуса. Автор
совершенно   определенно  просил   назначить   его  либо   вторым  офицером
генерального  штаба,  ибо  адъютантом,  так как  он  почти  совсем не  знал
русского языка; но полковник Толь был бы очень доволен, если бы назначение,
состоявшиеся  по  рекомендации полковника  Вольцогена,  сразу выявило  свою
нецелесообразность.

Граф Пален принял автора с несколько барственным равнодушием, сразу спросил
его,  знает  ли он  русский  язык, на  что  тот, конечно,  должен был  дать
отрицательный  ответ, потому что  изучение этого  языка в Вильно  в течение