Барклай,  и тем самым  оставить себе  открытым путь для  назначения другого
главнокомандующего.

Когда  Барклай прибыл в  Смоленск, то  Багратион заявил, что  весьма охотно
будет служить под его начальством; армия радовалась такому единению, но, по
правде говоря, оно было  недолговечным, потому что скоро выявилось различие
во взглядах, и на этой почве возникли недоразумения.

Но  до   соединения  с  Багратионом  Барклай   мог  действовать  вполне  по
собственному  усмотрению.  Он  все   время  сознавал  себя  обязанным  дать
сражение,  так   как  непрерывное   отступление  вызывало  в   армии  явное
недоумение. Впечатление создавалось  тем более отрицательное, что приходили
известия о блестящих победах  на второстепенных фронтах. Засада, устроенная
Платовым  у  Мира 10  июля,  привела  к весьма  блестящему результату;  бой
Багратиона  под  Могилевом 21  июля  изображался  как победоносный  прорыв;
блестящий  захват в  плен  бригады Кленгеля  в Кобрине  Тормасовым  26 июля
произвел сильное впечатление, о  победе Витгенштейна, одержанной им 31 июля
под Клястицами,  много говорили, умалчивая о  неудаче, которая на следующий
день  постигла его  авангард  под начальством  генерала Кульнева.  В первую
минуту после получения всех этих сведений моральное состояние и уверенность
войск  повышались;  но  когда  затем  убеждались,  что все  эти  успехи  не
приостанавливают  отступления, то  эти чувства  быстро переходили  в полное
недоверие,  недовольство и  апатию.  Раньше никто  не думал  и не  мог себе
представить,  что  возможно отступить  до  Смоленска,  не попытавшись  даже
принять  серьезное  сражение.  Между  тем,  необходимость  предварительного
соединения  с  Багратионом  являлась  достаточным  и  слишком  определенным
основанием,  которое  должен  был бы  понять  любой  офицер русской  армии.

Таким  образом,  для  отхода до  Смоленска  у  Барклая имелось  достаточное
оправдание, но  с тем большей уверенностью  все ожидали здесь сражения; то,
что русская  армия была еще слишком  слаба, что, отступая, она  все более и
более усиливалась, - все  это принадлежало к числу тех соображений, которые
никому не  приходили в  голову. Сам Барклай  не отдавал себе  в этом ясного
отчета, им более руководил  естественный страх перед бесповоротным решением
и  тяжкой  ответственностью,  чем   ясное  убеждение.  В  глубине  души  он
чувствовал себя более склонным к воздержанию от решительных действий, чем к
торопливости.

Его  штаб, а  именно генерал  Ермолов и  полковник Толь  мыслили как  и вся
армия:  довольно  отступать. Превосходство  сил,  какое  еще сохранялось  у
противника, могло быть уравновешено  русской храбростью и русской тактикой.
Особенно  была  сильна вера  во  внезапный переход  в наступление,  который
должен сотворить чудо.

Так  ведь  написано  во  всех книгах.  Багратиона,  пользовавшегося  славой
хорошего рубаки и, как  это всегда бывает с людьми такого рода, смотревшего
на  неудовлетворительные  до  сих  пор результаты  похода  со  скептическим
покачиванием  головы,  легко  было склонить  на  сторону  этой идеи.  Итак,
полковник Толь  пустил в ход  все свое красноречие для  того, чтобы убедить
Барклая,  что настало  время  нанести врагу  решительный удар.  Французская
армия,   как  говорили   они,   теперь  уже   не  обладает   таким  большим
превосходством сил над русской.

Первый  момент  после соединения  армий  - якобы  наилучший для  внезапного
перехода  в наступление.  Смоленск  - весьма  важный пункт,  город, которым
русские  особенно   дорожат  и  из-за  которого   стоит  рискнуть  кое-чем.

Французская армия  разбросана по  квартирам на широком  пространстве, а это
дает твердые основания рассчитывать на то, что удастся заставить ее принять
бой  до полного  сосредоточения; тем  самым может быть  устранена невыгода,
возможно,    еще    имеющегося    численного   превосходства    противника.

Наступление  дает огромное  преимущество,  а русский  солдат гораздо  более
пригоден  для атаки,  чем  для обороны.  Последнее свойство,  как известно,
приписывают себе решительно все армии.

Наконец, Барклай дал себя убедить, и 8 августа он двинул всю армию к Рудне,
в  районе  которой   рассчитывали  встретить  центр  неприятельской  армии.

Однако уже  на первом переходе распространилось  известие, что главные силы
неприятеля  находятся на  дороге в  Поречье, а  при таких условиях  удар по
воздуху в  направлении Рудни являлся чрезвычайно  опасным предприятием, так
как он  мог привести к потере  пути отступления. Хотя это  известие не было
достоверным и  представляло скорее  плод различных соображений  и догадок и
хотя такое сосредоточение французской  армии было явно неправдоподобно, так
как дорога  на Поречье отнюдь не лежала в  том направлении, которого до сих
пор  держался  противник,  угрожая все  время  русской  армии своим  правым
флангом, однако, невозможно  было уговорить Барклая предпочесть неизвестное
известному  и  помешать ему  самому  пойти  с первой  армией  по дороге  на
Поречье, задержав на дороге в Рудню вторую армию.

В  русской армии  сожалели об  отказе от  наступательных действий,  так как
генерал  Платов  на  второй  день  наступления, раньше  чем  пришел  приказ
приостановить его,  внезапно напал на передовые  части авангарда Мюрата под
командой генерала  Себастиани и захватил обоз  этого генерала и 500 человек
пленных; всеми  это рассматривалось  как удачный почин,  суливший наилучший
успех всему предприятию в  целом. Багратион также был чрезвычайно недоволен
отменой  первоначального  решения,  и   с  этого  времени  стали  постоянно
возникать разногласия и споры между обоими генералами.

Хотя это наступление русских едва ли привело бы к действительной их победе,
т. е. к такому  сражению, в результате которого французы были бы вынуждены,
по меньшей  мере, отказаться от дальнейшего  продвижения или даже отойти на
значительное расстояние, но все же оно могло развиться в отчаянную схватку.
Действительно,  при столь  широкой разбросанности  расположения французской
армии быстрый натиск привел  бы к отступлению тех частей, которые оказались
бы под  ударом. А если бы  все три колонны русской  армии держались в такой
близости друг  от друга, что могли бы еще в  тот же день выполнять отданные
утром    приказания   главнокомандующего,   то    открывалась   возможность
охватывающей и весьма успешной  атаки тех корпусов, которые непосредственно