нем играл;  он мирился со своим положением  только потому, что надеялся все
же в  отдельных случаях  принести пользу и предотвратить  худшее. Во всяком
случае  его  намерения  не   заслуживали  такого  недоверия.  Только  чисто
восточная  подозрительность  могла заставить  людей  без всякого  разумного
основания,  из-за  одной лишь  фамилии,  смотреть  на офицера,  являвшегося
флигель-адъютантом  императора  и  пользовавшегося  его  доверием,  как  на
предателя. Это  недоверие к иностранцам впервые  пробудилось по отношению к
Барклаю  и Вольцогену;  и  оно мало-помалу  более грубыми,  необразованными
элементами армии распространилось на  всех прочих иностранцев, которых, как
известно,  всегда  было очень  много  в русской  армии. Некоторые  русские,
которые непосредственно не приписывали дурных поступков иностранцам, все же
считали, что их присутствие может прогневить русских богов и что иностранцы
приносят несчастье. Впрочем, это  было глухое, лишь намечающееся настроение
в армии, о котором  автор здесь упоминает потому, что оно очень характерно,
и притом подчеркивает, какими  глазами русские до этого времени смотрели на
события  этой кампании.  Отдельному иностранному  офицеру не ставили  это в
строку, так  как окружавшие  его люди всегда наглядно  убеждались, что этот
офицер,  конечно, преисполнен  самыми честными намерениями;  так, например,
автор  может  похвалиться  прекрасным  приемом, который  ему  почти  всегда
оказывался, и самым дружественным  отношением к себе его русских товарищей.

Итак,  прибытие Кутузова  вновь пробудило  в войсках чувство  доверия; злой
демон в  лице чужестранца изгнан заклятием  чисто русского человека, нового
Суворова в несколько уменьшенном масштабе; теперь уже не сомневались, что в
ближайшее   время  будет   дано  настоящее   сражение,  в   котором  видели
кульминационный пункт французского наступления.

Однако, если  Барклай, спотыкаясь, как человек,  потерявший равновесие и не
могущий  остановиться,   дошел  до  Витебска  до   Вязьмы,  отступая  перед
Наполеоном, то и Кутузову не сразу в первые же дни удалось стать на твердые
ноги.  Он прошел  через Гжатск, который,  как и  Вязьма, был подожжен,  и 3
сентября занял  под Бородино позицию, показавшуюся  ему достаточно хорошей,
чтобы принять  на ней  сражение. На этой  позиции войска тотчас  же возвели
укрепления. В  сущности. Бородинская позиция была  выбрана теми же глазами,
которые выбирали все позиции для Барклая, т. е. глазами полковника Толя, и,
конечно, она не принадлежала  к числу лучших из тех многочисленных позиций,
которые    этот   офицер    находил    пригодными   для    поля   сражения.

Кутузов был  старше Барклая на  15 лет; он приближался  к семидесятому году
жизни  и  не обладал  той  физической и  духовной дееспособностью,  которую
нередко можно еще встретить у военных в этом возрасте. В этом отношении он,
следовательно, уступал Барклаю, но по природным дарованиям, безусловно, его
превосходил. В  молодости Кутузов был хорошим  рубакой и отличался при этом
большой духовной  изощренностью и рассудительностью, а  также склонностью к
хитрости. Этих качеств уже достаточно, чтобы стать хорошим генералом. Но он
проиграл Наполеону несчастное Аустерлицкое  сражение и никогда этого не мог
забыть. Теперь  ему пришлось стать во главе  всех боевых сил, руководить на
беспредельных  пространствах  несколькими сотнями  тысяч против  нескольких
сотен тысяч  противника и при крайнем  напряжении национальных сил русского
государства  спасти или погубить  в целом  это государство. Это  были такие
задачи, которые  его умственный взор не  привык охватывать и для разрешения
которых он  все же  обладал достаточными природными  дарованиями. Император
чувствовал это,  а потому у него возникла  мысль самому управлять всем этим
огромным  целым, но  на этот  раз из  Петербурга и  не с  таким беспомощным
человеком как Пфуль.

Но  в  центре,  во  главе  обеих  западных армий,  все  же  самостоятельным
полководцем  должен   был  выступить  Кутузов,  а   это  во  всяком  случае
представляло  одну  из  самых  блестящих  ролей, какие  можно  встретить  в
истории:  вести  120  000 русских  против  130  000 французов,  полководцем
которых являлся сам Наполеон.

По нашему мнению, Кутузов проявил себя лично в этой роли далеко не блестяще
и даже  значительно ниже  того уровня, какого  можно было от  него ожидать,
судя по тому, как он действовал раньше.

Однако автор  недостаточно близко стоял к  этому полководцу, чтобы с полной
убежденностью  говорить о  его личной  деятельности. Во  время Бородинского
сражения  он  его  видел  всего одно  мгновение,  и  наряду  с этим  личным
впечатлением  он   имеет  главным   образом  в  виду   то  мнение,  которое
непосредственно после сражения сложилось в армии. Роль Кутузова в отдельных
моментах  этого великого  сражения равняется  почти нулю. Казалось,  что он
лишен  внутреннего  оживления, ясного  взгляда  на обстановку,  способности
энергично  вмешаться в  дело  и оказывать  самостоятельное воздействие.  Он
предоставлял  полную   свободу  частным  начальникам   и  отдельным  боевым
действиям.  Кутузов, по-видимому,  представлял лишь  абстрактный авторитет.
Автор признает,  что в данном случае он может  ошибаться и что его суждение
не является результатом непосредственного внимательного наблюдения, однако,
в  последующие   годы  он  никогда  не   находил  повода  изменить  мнение,
составленное им о генерале  Кутузове, и это, конечно, могло его лишь в этом
мнении   утвердить.  Таким   образом,   если  говорить   о  непосредственно
персональной  деятельности,   Кутузов  представлял  меньшую  величину,  чем
Барклай, что  главным образом приходится приписать  преклонному возрасту. И
все же  в целом Кутузов представлял  гораздо большую ценность, чем Барклай.
Хитрость  и рассудительность  обычно не  покидают человека даже  в глубокой
старости;  и князь  Кутузов  сохранил эти  качества, с  помощью  которых он
значительно лучше охватывал как ту обстановку, в которой сам находился, так
и  положение   своего  противника,  чем  то   мог  сделать  Барклай  с  его
ограниченным умственным кругозором.

Благоприятный  исход кампании  в  начале ее  мог быть  предугадан  лишь при
наличии широких взглядов, ясности разума и глубокого знания дела. Тогда это
могло  быть  доступно  лишь  человеку с  редким  величием  духа, но  сейчас
конечный успех  уже настолько  приблизился к умственному  взору, что хитрый
разум  мог  легко  его  уловить.  Наполеон  попал  в  скверную  историю,  и
обстановка  начала сама  собою  складываться в  пользу русских;  счастливый
исход  должен  был  получиться  сам  собою  без  больших  усилий.  Кутузов,
наверное,  не  дал бы  Бородинского  сражения, в  котором, по-видимому,  не
ожидал  одержать победу,  если  бы голоса  двора,  армии и  всей России  не
принудили его к тому.  Надо полагать, что он смотрел на это сражение как на