человек из беднейших слоев  населения вышли навстречу генералу Милорадовичу
и просили  его защитить  город. На улицах  то и дело  попадались кучки этих
людей, печальными  взорами следивших за нашим  прохождением. Впрочем, улицы
были  еще   так  запружены   покидающими  город  подводами,   что  генералу
Милорадовичу  пришлось  послать вперед  несколько  полков кавалерии,  чтобы
расчистить дорогу. Самое  тягостное зрелище представляло множество раненых,
которые  длинными рядами  лежали  вдоль домов  и тщетно  надеялись,  что их
увезут. Все эти несчастные были обречены на смерть.

Из города  мы направились  по Рязанской дороге и  построились на расстоянии
приблизительно 1 000 шагов от города.

Генерал  Себастиани  обещал,  что  передовые части  французского  авангарда
вступят в  город лишь  через два часа  после нашего ухода.  Поэтому генерал
Милорадович  был  крайне поражен,  заметив,  что  два полка  неприятельской
легкой  кавалерии стали  развертываться  перед нами,  когда мы  едва успели
построиться  за  городом.  Он  немедленно послал  парламентера  с  просьбой
переговорить  с  Неаполитанским  королем.  Но  и  на  этот  раз  король  не
показался, считая, может быть,  это ниже своего достоинства, и Милорадовичу
снова пришлось  довольствоваться разговором с тем  же генералом Себастиани.
Он сделал  ему самые энергичные представления  по поводу слишком поспешного
движения вслед за русскими  французского авангарда, на что Себастиани легко
мог  ответить  указанием, что  наше  прохождение  через город,  задержанное
различными обстоятельствами, затянулось на  более долгий срок, чем то могли
предполагать французы. В результате этих переговоров обе стороны продолжали
стоять  близко  одна  против  другой, не  предпринимая  никаких  враждебных
действии. С этого места мы могли видеть, как через заставы, расположенные в
стороне  от  нас,  из   пустеющей  Москвы  непрерывной  вереницей  тянулись
небольшие  русские  телеги,  причем  в  эти  первые  часы  французы  их  не
тревожили; наоборот, казалось, что казаки все еще продолжают быть хозяевами
этих частой города, тогда  как французский авангард был занят исключительно
русским арьергардом. Далее, мы  отсюда наблюдали, как в крайних предместьях
Москвы уже в нескольких мостах подымались столбы дыма, являвшиеся по мнению
автора следствием господствовавшего там беспорядка.

Во  время второго  свидания  генерала Милорадовича  с генералом  Себастиани
автор испытал  горестное удовольствие: проезжая  мимо развертывавшихся двух
первых  уланских полков, он  внезапно услыхал  команду на немецком  языке и
притом с  чисто берлинским  акцентом: действительно, это  были два прусских
полка, из которых один - брандербургские уланы - стоял постоянно в Берлине.
Он использовал  этот случай, чтобы  через одного из офицеров  подать о себе
весть своим близким.

При прохождении через Москву  автор с волнением ждал разрешения вопроса, по
какой  дороге  мы направимся.  Генерал  Уваров  заболел, его  кавалерийский
корпус окончательно перешел к Милорадовичу, и автор находился в свите этого
генерала в  качестве одного из второстепенных  офицеров генерального штаба;
поэтому   ему   случайно  осталось   неизвестным   решение  о   направлении
отступления. Для  него было приятной неожиданностью,  когда он увидал, что,
по крайней мере, отступали  не в прямом направлении на Владимир, а свернули
вправо  на Рязань.  Он  это связал  с  теми разговорами,  которые велись  в
главной квартире офицерами генерального  штаба. После сражения под Бородино
автор этих записок не раз слышал от полковника Толя, к которому он ездил по
делам службы, что по его мнению отступление за Москвой надо вести уже не по
прежнему  направлению, а  что следует  свернуть на  юг. Автор  с величайшей
горячностью  согласился с  этим  и употребил  при  этом вошедшее  у него  в
привычку образное выражение, что в России можно играть со своим противником
в "кошки и мышки"  и, таким образом, продолжая отступление, под конец можно
вновь  привести противника  к границе.  В этом образном  выражении, которое
автор  употребил  в   оживленном  кратком  разговоре,  отражается,  главным
образом, пространственный фактор и  выгоды гигантских протяжении, не дающих
возможности наступающему  простым продвижением вперед прикрывать пройденное
пространство и стратегически вступить во владение им.

Развивая дальше эту мысль, автор еще ранее пришел к убеждению, что обширная
страна  европейской   культуры  может   быть  завоевана  лишь   при  помощи
внутреннего  раздора.  Такое  направление  мысли  не  отвечало  складу  ума
полковника Толя, и он  главным образом напирал на большую урожайность южных
областей,  на более  легкое пополнение  армии и на  значительное облегчение
воздействия  на  стратегический  фланг  противника. При  этом,  однако,  он
выразил автору  свое опасение, что  ему не удастся провести  эту мысль, так
как генералитет очень отрицательно относится к ней.

Нередко на  эту тему беседовали между  собою и молодые офицеры генерального
штаба.  Таким образом,  если  этот вопрос  и  не был  разработан до  полной
ясности,  то,  по  крайней  мере, был  обсужден  во  всех подробностях.  Мы
приводим здесь все эти обстоятельства, чтобы показать, что замысел перехода
на Калужскую дорогу, по поводу которого впоследствии так шумели и который в
теории военного искусства получил  оценку высочайшего достижения, не возник
внезапно  в голове  полководца  или кого-либо  из его  советников наподобие
того,  как  Минерва  родилась  из головы  Юпитера.  Вообще  мы всегда  были
убеждены,  что идеи  на  войне большей  частью так  просты и  доступны, что
нахождение  этих  идей  отнюдь  не составляет  заслуги  полководца.  Умение
выбрать  из представленных  пяти  или шести  идей именно  ту,  которая даст
наилучший результат, может  основываться только на проницательности, быстро
охватывающей и оценивающей множество  смутно воспринимаемых отношений и при
помощи  одной  интуиции мгновенно  принимающей  решение,  вот это  свойство
скорее  может  считаться основной  добродетелью  полководца,  но это  нечто
совершенно отличное от изобретательского дарования.

Но  главное -  это  трудность выполнения.  На  войне все  просто, но  самое
простое в высшей степени трудно. Орудие войны походит на машину, с огромным
трением, которое  нельзя, как в механике,  отнести к нескольким точкам; это
трение  встречается повсюду  и  вступает в  контакт с  массой случайностей.
Кроме  того,  война представляет  собой  деятельность в  противодействующей
среде. Движение, которое легко сделать в воздухе, становится крайне трудным
в  воде.  Опасность и  напряжение  -  вот те  стихии,  в  которых на  войне
действует  разум. Об  этих  стихиях ничего  не знают  кабинетные работники.
Отсюда  получается,  что всегда  не  доходишь  до той  черты, которую  себе
наметил; даже  для того,  чтобы оказаться не  ниже уровня посредственности,