опасного  равнодушия  к славе  и  успехам русского  оружия; впрочем,  такие
взгляды  высказывались преимущественно  людьми, спокойно сидевшими  в своих
кабинетах, а не на поле сражения под Красным.

Представим  себе  зиму  со всей  ее  суровостью,  подорванные физические  и
моральные силы всех бойцов,  армию, беспрерывно переходящую с одного бивака
на другой,  подвергающуюся лишениям, страдающую от  болезней, усеивающую за
собой дорогу трупами, умиряющими и истощенными, - и нам станет понятно, что
все  здесь делалось лишь  с величайшими  трудностями и что  лишь сильнейшие
побуждения могли здесь преодолевать инерцию массы.

Кутузов  видел, что  его армия  тает у него  в руках  и что не  легко будет
довести до  границы сколько-нибудь  значительные силы. Он  видел, что успех
кампании будет во всяком  случае колоссальный; с глубокой проницательностью
предугадывал  он  полное уничтожение  противника:  "Все это  растает и  без
меня",  -  говорил  он   окружающим.  Неужели  же  ускорение  гибели  армии
противника могло и должно  было иметь для него такую цену, чтобы подвергать
свои силы  еще новой опасности? Мы не  станем отрицать, что личное опасение
понести  вновь сильное  поражение  от Наполеона  являлось одним  из главных
мотивов  его  деятельности;  но  если отбросить  этот  мотив,  то разве  не
остается вполне  достаточно причин  для того, чтобы  объяснить осторожность
Кутузова? Не  следует также упускать из вида  и того обстоятельства, что он
считал своего  противника значительно более сильным  и боеспособным, чем он
был на самом деле.

Кутузов  решил  не  вводить  в  бой  с  противником своих  главных  сил,  а
преследовать  его  неустанно  крупными  и мелкими  отрядами,  беспокоить  и
утомлять его: ему казалось,  что этого будет достаточно, чтобы окончательно
его погубить. Большинство полководцев на его месте, вероятно, рассуждало бы
точно так же.

Только одну  безусловную ошибку  можно поставить в вину  Кутузову: он знал,
что Чичагов  и Витгенштейн преградят путь  противнику у Березины и заставят
его  остановиться,  это  было в  плане,  предписанном  императором. В  этих
обстоятельствах  ему  следовало именно  в  этот момент  держаться не  далее
одного перехода от неприятельской  армии. Следовательно, если остановка его
на несколько дней в Красном была необходима, то ему следовало бы наверстать
потерянное  время,  сделав несколько  форсированных  маршей,  чтобы уже  27
ноября попасть в Борисов,  куда французская армия сосредоточивалась 25-го и
26-го, между тем, Кутузов в этот день находился еще в Круглом ни расстоянии
четырех  переходов. Его  авангард  прибыл в  Борисов 28-го,  сам  он избрал
прямое направление  через Узочу  на Минск. Так  как в данном  случае вопрос
стоял  не о  большем  или меньшем  общем успехе  кампании, а  о содействии,
которое он должен был  оказать подчиненным ему генералам, то здесь надлежит
судить по-другому, чем под Красным.

После  Березины  за французской  армией  следовал первым  Чичагов, а  затем
Милорадович;  Платов и  другие казачьи  отряды двигались  на флангах  ее, а
иногда даже  шли впереди.  Так как при  подобных обстоятельствах пребывание
Витгенштейна на большой дороге,  приведенной к тому же в ужасное состояние,
являлось  бесполезным,  то  он  покинул  ее  близ  Каменя  и  направился  к
Неменчину,  расположенному на  изгибе) образуемом  Вилией в  направлении на
север  выше  Вильно.  Таким  образом,  нам пришлось  увидеть  лишь  участок
знаменитой  дороги, по  которой  совершалось отступление;  однако, на  этом
участке протяжением  в три  перехода были нагромождены  в невероятном числе
ужасы, вызванные этим отступлением.  Имеется столько описаний тех бедствий,
которым  подвергалась   французская  армия,  что   автор  считает  излишним
добавлять к этим картинам новые штрихи. По правде сказать, он думает, что в
течение  жизни  ему  никогда  больше  не удастся  отделаться  от  ужасающих
впечатлении, к которым тогда приходилось привыкать. Напомним лишь об одном.
Не  следует забывать  и тех  тягот, которые  пришлось перенести  и русскому
солдату. В  середине необычайно  жестокой зимы войскам  приходилось большей
частью располагаться биваком, так как те немногие плохие деревушки, которые
в этой  части Литвы  встречаются поблизости большой  дороги, могли вместить
лишь небольшое  количество войск;  по преимуществу их  приходилось уступать
кавалерии.  Поэтому,  чтобы  разместить  всех  по  квартирам,  пришлось  бы
разбиться  на  гораздо меньшие  колонны.  В этих  условиях снабжение  армии
продовольствием было  также крайне скудным;  высылать заготовителей слишком
далеко вперед было невозможно,  а при постоянном движении вперед доставлять
продовольствие  на  большое расстояние  со  стороны  было тоже  невозможно.
Поэтому  путь,  пройденный русским  авангардом,  также обозначался  трупами
русских солдат, умерших от  холода или от истощения. Войска Витгенштейна за
последние четыре  недели также  потеряли добрую треть своих  солдат: так, в
Чашниках  они  достигали  40  000 человек,  а  в  окрестностях Вильно  едва
насчитывали 30 000 человек.

Из главной квартиры Витгенштейн  получил задачу направиться в Самогитию и к
нижнему  течению  Немана,  чтобы  отрезать  путь  отступления  Макдональду,
который по имевшимся сведениям еще не ушел из Курляндии.

Действительно, Наполеон забыл послать этому генералу приказ об отступлении,
и только в Вильно  король Неаполитанский написал этот приказ и отправил его
с  оказавшимся в  Вильно прусским  офицером. Последний  - человек  не очень
надежный  -  сперва  был  задержан  различными препятствиями,  а  затем  из
чрезмерной осторожности решил поехать кружным путем через Тильзит и Тельт и
добрался до Митавы только 18 декабря.

Макдональд  пребывал в  состоянии самого мучительного  беспокойства. Другой
прусский  офицер  был  отправлен  генералом  Йорком  в  Вильно  к  генералу
Круземарку  и оттуда снова  уехал 6-го,  когда туда стали  прибывать первые
беглецы из  главной французской армии;  прибыл он к генералу  Йорку 10-го с
известием о  возвращении императора  и о полном  развале французской армии.
Уже тогда  маршал Макдональд  и генерал Йорк находились  в крайне натянутых
отношениях,  о потому первый  из них  считал ниже своего  достоинства ближе
познакомиться  с  этими известиями.  С  часу  на час  он ждал  официального
уведомления из  Вильно, но заявлял во  всеуслышание, что все ходившие слухи
представляют  глупые   выдумки,  изобретенные  злонамеренными  людьми.  Тем
временем  особое беспокойство  Макдональда вызывало то  обстоятельство, что
его  корпус на  две трети состоял  из пруссаков,  и он не  доверял генералу
Йорку.