падение - дурное предзнаменование.

Император, который  в первые моменты хранил  глубокое молчание и, очевидно,
предавался не  более веселым мыслям, чем мы,  начал затем нарочно шутить по
доводу  своего падения  с князем  Невшательским и  со мною, но  вопреки его
стараниям можно  было заметить  его дурное настроение и  мрачные мысли. При
других обстоятельствах он жаловался  бы на лошадь, сделавшую глупый скачок,
и  на  обер-шталмейстера.  Но  на  сей  раз он  старался  выказать  хорошее
настроение  и делал  все, что мог,  чтобы рассеять  те мысли, которые  - он
чувствовал -  могли прийти в голову  каждому из нас, так  как вопреки самим
себе люди  бывают суеверными при таких  решающих обстоятельствах и накануне
таких великих  событий. Каждый думал об этом  падении, и на лицах некоторых
чинов штаба можно было  прочесть, что римляне, верившие в предзнаменования,
не перешли  бы через Неман.  Император, который обычно был  таким веселым и
таким  оживленным в  те моменты,  когда его войска  осуществляли какие-либо
крупные  операции,  был  в  течение  всего  дня  очень  серьезным  и  очень
озабоченным.

О том, что делается  на другом берегу реки, не было никаких сведений: связь
была прервана уже в течение нескольких дней.

Князь Экмюльский, генеральный штаб и все остальные жаловались на то, что не
удалось до  сих пор  получить никаких сведений  и ни один  разведчик еще не
вернулся с  того берега. Там,  на другом берегу, видны  были лишь несколько
казачьих патрулей.  Император произвел  днем смотр войск и  еще раз занялся
рекогносцировкой  окрестностей.  Корпуса  нашего  правого  фланга  знали  о
передвижениях  неприятеля  не  больше нашего.  О  позиции  русских не  было
никаких  сведений.  Все  жаловались  на  то,  что  ни один  из  шпионов  не
возвращается, что очень раздражало императора. Лишь из Мариамполя поступили
сведения о  том, что русская армия отступает  и перед нами находятся только
казаки.  Император решил,  что  русские сосредоточиваются  в Троках,  чтобы
защищать Вильно.

После обеда  император вызвал меня и спросил, как это  он упал с лошади; по
его словам,  он не очень ушибся и поднялся с  такой быстротой, что думал, -
так как  дело было ночью, - что никто  не заметил происшествия. Он спросил,
говорят ли об этом  происшествии в ставке. Затем он снова стал задавать мне
различные вопросы,  касающиеся России: об образе  жизни жителей, о запасах,
имеющихся  в  городах  и  деревнях, о  состоянии  дорог.  Он спросил  меня,
отличаются  ли  русские  крестьяне энергией,  способны  ли  они взяться  за
оружие, как  испанцы, и организовать партизанские  отряды, а также думаю ли
я, что русская армия  отступила и сдаст ему Вильно без боя. По-видимому, он
очень хотел  сражения. Он приводил ряд  аргументов, чтобы доказать мне, что
русская  армия вопреки сообщениям  из Мариамполя  не могла отступить  и тем
самым сдать  столицу Литвы, а следовательно, и  русскую Польшу без боя: она
не могла  этого сделать хотя бы потому, чтобы  не обесчестить себя в глазах
поляков. Он  добивался, чтобы  я высказал свое мнение  об этом отступлении.

Я ответил ему, что  не верю в правильные сражения и думаю, как я ему всегда
говорил,  что у  русских  не так  уж мало  территории,  чтобы они  не могли
уступить  ему порядочный  кусок  хотя бы  для  того, чтобы  удалить его  на
большее  расстояние  от  Франции  и  принудить его  раздробить  свои  силы.

- Но в таком случае, - с живостью возразил император, - я получаю Польшу, а
Александр в  глазах поляков  бесповоротно опозорит себя тем,  что отдает ее
без боя. Уступить мне Вильно - значит потерять Польшу.

Он много  говорил об этой оккупации,  о развертывании его сил  и их быстрых
передвижениях и  пришел к выводу, что русские  корпуса не могут спасти свой
обоз  и  свою  артиллерию.  Он думал  даже,  что  многие  из  них придут  в
расстройство и не смогут  уйти от его быстрого наступления. Он подсчитывал,
сколько  часов понадобится ему,  чтобы дойти  до Вильно, и  забрасывал меня
вопросами, как будто я ездил по этой дороге и как будто вопрос заключался в
том, чтобы доехать туда на почтовых.

- Меньше чем через  два месяца, - сказал император, - Россия запросит мира.
Крупные  помещики будут  перепуганы,  а многие  из них  разорены. Император
Александр будет в большом затруднении, так как русским, по существу, весьма
мало дела  до поляков и они вовсе не  хатят терпеть разорение из-за Польши.

Чтобы не  встречать противоречий  с моей стороны,  император быстро задавал
вопросы и  столь же  быстро сам давал  желательные для него  ответы на них,
делая все время вид,  что он торопит меня с ответом, и ежеминутно спрашивал
меня, неужели я не  разделяю его мнения, но не давал мне вставить ни слова.
Когда он кончил говорить, я молчал, и это его рассердило. Он хотел получить
ответ,  который подтверждал  бы его  взгляды. Я  сказал ему, что  могу лишь
напомнить  то,  что говорил  мне  император  Александр, а  именно, "что  он
воздает  должное великим  военным талантам  императора и будет  избегать до
пределов  возможного мериться  силами с  ним в  открытом бою;  если русские
будут  побиты,  то они  возьмут  пример  с испанцев,  которые часто  бывали
разбиты, но не были, однако, ни побеждены, ни покорены; недостаток выдержки
погубил  другие государства;  он  не будет  стрелять первым,  но  он скорее
отступит до Камчатки, чем уступит свои губернии или будет приносить жертвы,
которые не приведут ни  к чему, кроме передышки". Император выслушал меня и
отпустил, ничего не ответив.

Ночью дивизия  Морана перешла через  Неман[92]. За  нею последовали другие,
так  как  понтонные  парки  заранее  были  стянуты к  реке.  Операция  была
выполнена  в несколько  часов  без всяких  помех даже  со  стороны казаков,
которые в  небольшом числе находились на другом  берегу и стали отвечать на
ружейные выстрелы,  направленные против  них, лишь тогда,  когда наши части
вступили в  первую деревню  по ту сторону Немана,  находившуюся в некотором
расстоянии от реки.

Император  переправился через  реку утром [93],  как только  первая дивизия
заняла  позицию  на  другом берегу,  переходов  из-за  усталости, холода  и
лишений.

Начальники хотели,  чтобы эта  молодежь соревновалась со  старыми воинскими
частями,  сумевшими  перенести столько  трудностей,  лишений и  опасностей;