не попадалось; шпионов мы  не вмели. Мы находились среди русских поселений,
и тем  не менее, если мне  позволено будет воспользоваться этим Сравнением,
мы  были  подобны  кораблю  без компаса,  затерявшемуся  среди  безбрежного
океана, и не знали, что происходит вокруг нас. Наконец, от двух захваченных
нами крестьян  мы узнали,  что русская армия  ушла далеко вперед  и что она
начала свое движение еще четыре дня тому назад. Император раздумывал больше
часа.

- Возможно,  - сказал он, -  русские хотят дать бой  в Смоленске. Багратион
еще не присоединился к ним. Надо их атаковать.

Он  принял, наконец, решение  и счел  нужным дать армии  необходимый отдых.
Часть кавалерии  уже изнемогала; артиллерия и  пехота были очень истомлены;
дороги  были  полны  отставшими,  которые  разрушали и  грабили  все.  Было
необходимо  организовать  наши  тылы,  выждать  результата  операций  наших
корпусов,  оставшихся  на Двине.  Не  сомневаясь более,  что русская  армия
ускользнула  от него  и  что в  настоящий момент  он не  добьется желанного
сражения,  император  был  чрезвычайно  мрачен.  В конце  концов  он  решил
возвратиться в Витебск.

Как я уже сказал, наши кавалерия и артиллерия терпели большие лишения. Пало
очень много  лошадей. Многие лошади еле тащились,  отстав от своих частей и
блуждая в тылу, другие  тащились за корпусами, для которых они были обузой,
не  приносящей  никакой  пользы.  Пришлось побросать  много  артиллерийских
зарядных  ящиков  и  обозных  телег.  Не  хватало трети  лошадей;  в  строю
оставалось  никак не  больше  половины того  числа, которое  было  налицо в
начале кампании.

В Ложесне - вечером, после схватки нашего авангарда с казаками, - я услышал
от  императора  его  первые рассуждения  о  новой  манере войны,  усвоенной
русскими.  Он  жаловался в  особенности  на то,  что стычки,  происходившие
ежедневно, не  давали никаких пленных, что  лишало его возможности получить
определенные  сведения  о  русской  армии.  За  исключением  иезуитов,  все
состоятельные  жители  бежали. Дома  были  пусты. Немногочисленные  жители,
оставшиеся в  Витебске, ничего не видали, ничего  не знали и принадлежали к
низшему  классу. В тот  же вечер  на бивуаке командиры  корпусов, созванные
императором и получившие от него нечто вроде выговора за непринятие мер для
захвата  нескольких  пленных в  небольших  авангардных стычках,  откровенно
заявили ему  то, что все мы  уже знали, о чем  князь Невшательский и мы уже
говорили  императору,  но  чему   он  отказывался  верить,  а  именно,  что
кавалерийские  лошади слишком  утомлены  и не  могут идти  галопом,  а люди
вынуждены бросать  лошадей и спасаться в  пешем порядке, если их эскадронам
приходится отступать при атаке.

Неаполитанский  король знал  это лучше всех  и говорил  об этом с  нами. Он
рискнул  даже  сказать несколько  слов  в  этом смысле  императору, но  его
величество  не любил  рассуждений,  расстраивавших его  планы, и  пропустил
замечание   мимо   ушей.  Император   заговорил   о   других  вопросах,   и
Неаполитанский король сохранил свои благоразумные соображения при себе, так
как   он   больше  всего   стремился   угождать   императору  (это   давало
удовлетворение  как его  привязанности  к императору,  так и  привязанности
императора к нему). Он  высказывал эти соображения только нам, но, когда он
выступал  во  главе стрелков  и  красовался  под носом  у  казаков в  своем
фантастическом костюме с развевающимся  султаном, он тотчас же забывал, что
довершает развал  кавалерии, губит  армию и ставит Францию  и императора на
край  бездны. Был,  однако, случай,  когда генерал Бельяр,  начальник штаба
короля,   сказал  в   его  присутствии,   отвечая  на   вопрос  императора:

-  Надо сказать  правду вашему  величеству. Кавалерия сильно  тает. Слишком
длительные переходы  губят ее,  и во время  атак можно видеть,  как храбрые
бойцы вынуждены оставаться позади,  потому что лошади не в состоянии больше
идти ускоренным аллюром.

Император не  обратил никакого внимания на  это благоразумное замечание; он
надеялся настигнуть  свою добычу, а эта  выгода была, конечно, неоценимой в
его глазах, и он жертвовал всем, чтобы добиться ее.

Пока  в рядах великой  армии происходили  эти события, Вестфальский  король
[111] ,   назначенный  для  поддержки  корпуса   князя  Экмюльского,  отдал
герцогство Варшавское  на разграбление своим войскам  и вызвал недовольство
этой преданной им страны,  которой он к тому же мечтал править; считая, как
и  многие  другие,  что  Польша,  которую император  хочет  возродить,  эта
буферная держава, которую он хочет создать, предназначена ему, он счел ниже
своего достоинства служить под  командой победителя при Ауэрштедте и Экмюле
и,  покинув армию,  возвратился  со своей  гвардией  в Кассель.  Вот как  в
трудных обстоятельствах  помогали императору его братья,  которых он сделал
королями! По словам императора,  король своими действиями помешал операциям
князя Экмюльского и был  повинен в том, что Багратион ускользнул от князя и
таким образом был потерян  результат начального периода кампании. Я передаю
то, что  неоднократно слышал в то  время от императора; это  повторил мне и
князь    Невшательский,    а    потом    подтвердил    князь    Экмюльский.

Император оставил маршалу князю  Экмюльскому только часть его корпуса; 1, 2
и  3-я дивизии, которыми  командовали генералы  Моран, Юден и  Фриан, после
переправы через Неман были отданы под начальство Неаполитанского короля для
преследования неприятеля и поддержки кавалерии. У маршала оставались только
Дивизии  Компана и  Дезэ, причем  половину дивизии  Дезэ маршал  должен был
оставить в  качестве обсервационного отряда в  Минске. Как только император
узнал о  передвижениях русских и о том,  что корпус Багратиона оторвался от
главных  сил, он  направил  маршала против  этого корпуса  с  тем небольшим
количеством  войск, которые  были у  него под  рукой (полторы  дивизии), но
предупредил его  в то же время,  что он предоставляет в  его распоряжение и
отдает под его команду Вестфальского короля с его корпусом, а также поляков
Понятовского   [112],  которые  шли  следом за  ним.  Маршал, сознавая  всю
важность операции,  которую ему  поручил император, ускорил  свои переходы,
ибо  знал, что Багратиону  придется пройти  длинные и трудные  дефиле между
огромными болотами,  и решил  подойти раньше его  к выходу из  этих дефиле,
хотя бы  только с головными частями своей  колонны. Он предупредил короля о
своем движении, об имеющихся  у него сведениях и о своих планах и предписал
ему осведомить  об этом Понятовского и  теснить Багратиона, который потерял