моста, который был достаточно виден, так что мы могли заметить передвижение
войсковых частей: одни из  них входили в город, другие покидали его. Вскоре
мы  узнали, что  это  были последние  корпуса Барклая,  которые  только что
прибыли и уже сменили  часть гарнизона. В чем заключалась цель этой замены?
Не  было ли  это  прологом к  новому  отступлению? Император  не знал,  что
думать, и  заранее злился  при мысли, что  придется идти еще  дальше, чтобы
настигнуть эту  армию, которую он принудил бы  к сражению, если бы атаковал
ее 48  часами раньше.  Он спросил меня,  что я думаю  об эти передвижениях.
Император добивался,  чтобы я ответил, что  русские будут держаться и дадут
ему бой, к которому  он стремился. Он был похож на человека, нуждающегося в
утешении. Я,  наоборот, думал, что  так как русские выпустили  из своих рук
инициативу нападения  и не могут, следовательно,  выбирать свои позиции, то
они предпочтут отступить. Я откровенно сказал ему это.

- Если это так, - ответил мне император тоном человека, внезапно принявшего
решение,  - то,  отдавая  мне Смоленск,  один из  своих  священных городов,
русские генералы бесчестят свое  оружие в глазах своих солдат. Это даст мне
выгодное  положение.  Мы  их отбросим  немного  для  нашего спокойствия.  Я
укреплю  свои позиции.  Мы,  отдохнем, опираясь  на этот  пункт, организуем
страну и тогда посмотрим, каково будет Александру.

Я займусь  корпусами на Двине, которые ничего не  делают, и моя армия будет
более страшна,  а моя  позиция еще более  грозна для России, чем  если бы я
выиграл два сражения. Я  обоснуюсь в Витебске. Я поставлю под ружье Польшу,
а потом  решу, если будет нужно, идти ли на Москву  или на Петербург. Я был
счастлив  видеть, что  у  императора такие  здравые и  мудрые  намерения; я
приветствовал их. Он казался  мне возвышенным, великим и прозорливым, как в
день  своей  самой  прекрасной  победы. Я  ответил  ему,  что такой  маневр
действительно даст ему мир,  так как он укрепит его дальнейшее продвижение.
Вместе с  тем он  не заставляет гнаться за  слишком далекими перспективами:
маневры  русских достаточно  доказывают, что  они хотят завлечь  его внутрь
страны,  отдалить от спорных  пунктов, запереть  в своих льдах;  не следует
играть  им в  руку и  т. д.  Его величество,  казалось, весьма  одобрял мои
рассуждения и  принял окончательное  решение. Я поспешил  рассказать о моем
разговоре князю Невшательскому, чтобы он постарался поддержать в императоре
эти  мудрые намерения,  но он,  по-видимому, сомневался, что  они удержатся
.после взятия  Смоленска. Увы, он был  более чем прав. Намерения императора
так меня обрадовали, что и я начал строить иллюзии.

17-го  русские  должны  были  эвакуировать все  позиции,  находившиеся  вне
города. Император приказал подвезти  осадные батареи и поставить 30 орудий,
чтобы  разрушить  мост,  который  был  прекрасно  виден  теперь,  когда  мы
приблизились к городу. Эта батарея до такой степени беспокоила русских, что
их колонны  проходили по  мосту бегом. Больше нельзя  было сомневаться, что
неприятель полностью отступает. Император, желая штурмовать город, отправил
саперных офицеров  и офицеров генерального штаба  на разведку. Они вплотную
подошли к  городской ограде, но лестниц у  них не было. Наконец, полученные
донесения  заставили  императора  отказаться  от этого  проекта.  К  вечеру
отступательное движение  неприятеля явно усилилось. Уже  с утра город был в
огне. Пожар,  разжигаемый самим  неприятелем, не прекратился,  но еще более
усилился за ночь. Это  было ужасное зрелище - жестокое предвестие того, что
нам предстояло увидеть в  Москве. Я не мог заснуть и прогуливался по лагерю
(было два  часа ночи). Я был полон  печальных размышлений о последствиях, к
которым может  привести эта война, если  император не последует тем здравым
побуждениям,  которые  были у  него  накануне.  Ужасное зрелище  разрушения
рождало  во мне,  я думаю,  предчувствие тех печальных  событий, свидетелем
которых я впоследствии оказался. Я беспрестанно вспоминал недавний разговор
с императором,  и это  воспоминание меня немного успокаивало,  но тотчас же
мне приходили на память рассуждения князя Невшательского, а мой личный опыт
мог  лишь заставить  меня разделить  его мнение  и его опасения.  Ночь была
холодная. Я подошел к одному из костров - перед императорскими палатками со
стороны города - и задремал у огня, как вдруг вышел его величество с князем
Невшательским  и  герцогом  Истрийским.   Они  смотрели  на  пламя  пожара,
озарявшее    весь    горизонт,    освещенный    огнями   наших    бивуаков.

- Это  извержение Везувия! - воскликнул император,  хлопнув меня по плечу и
разбудив.  - Не  правда ли  - красивое зрелище,  господин обер-шталмейстер?

- Ужасное, государь.

-  Ба! -  возразил  император. -  Вспомните, господа,  изречение  одного из
римских императоров: труп врага всегда хорошо пахнет.

Это рассуждение ошеломило всех.  Что касается меня, то я тотчас же вспомнил
соображения князя  Невшательского. Его  слова и слова  императора еще долго
звучали  в моих  ушах.  Я посмотрел  на него.  Мы переглянулись,  как люди,
понимающие  друг друга  без  слов и  слишком хорошо  сознающие,  что нельзя
больше  рассчитывать  на  те здравые  мысли,  которые  так обрадовали  меня
накануне.

В четыре часа утра  несколько мародеров, давно выжидавших момента, проникли
в город через старые бреши, которые неприятель даже не потрудился заделать,
в  пять часов  утра император  узнал, что  город эвакуирован.  Он приказал,
чтобы  войска входили  туда только  корпусами, но  солдаты уже  проникали в
город через различные проходы, которые им удалось открыть. Император сел на
лошадь,  осмотрел городскую  стену с  восточной стороны  и вступил  в город
через старую брешь. Он проехал затем по городу и отправился к мосту. Там он
провел целый день, чтобы ускорить его восстановление.

Все  казенные   здания  на  городской  площади   и  все  лучшие  дома  лишь
незначительно пострадали  от огня. Арсенал, в  котором мало что оставалось,
не был  затронут пожаром.  Пострадали все кварталы; жители  бежали Вслед за
армией;  в  городе  осталось лишь  несколько  старух,  несколько мужчин  из
простонародья, один

священник и один ремесленник. Они рассказали о том, что произошло в городе.
От них  нельзя было  добыть никаких сведении  об армии, даже  о ее потерях.
Император казался очень довольным и даже торжествующим.

- Не  пройдет и месяца, -  сказал он, - как мы  будем в Москве; через шесть