тем, какие мы уже имели раньше и получали впоследствии.

Эти факты, о которых  сообщали уже раньше некоторые жители других городов и
местечек, но которым мы отказывались верить, подтверждались затем на каждом
шагу. Все были поражены,  и император в такой же мере, как и армия, хотя он
и делал  вид, что смеется над  этим новым типом войны.  Он часто в беседе с
нами шутил над людьми,  которые, по его выражению, сжигали свои дома, чтобы
не дать нам переночевать  там одну ночь. Он хотел предотвратить порождаемые
этим  страшным   приемом  борьбы   серьезные  опасения  о   последствиях  и
продолжительности войны, во время которой неприятель с самого начала шел на
такие жертвы. Император, несомненно, размышлял об этом в том же духе, как и
мы, но не делал вывода из своих размышлений.

Несмотря на эти пожары, головные части после Дорогобужа в изобилии находили
продовольствие, водку и даже  вино. Печальная картина ужасного разрушения в
меньшей  степени действовала  на  людей, которым  удавалось наполнить  свой
желудок  и у  которых  были хорошо  упакованные ранцы  и  хорошо снабженные
маркитантские лавочки. Мы испытывали столько нужд, столько лишений, мы были
так  истомлены,  Россия  показалась  нам такой  неприступной  страной,  что
термометр чувств, Мнений и  размышлений очень многих людей надо было искать
в их желудке.

В Польше мы испытывали  недостаток во всем; в Витебске с большими трудами и
заботами удавалось раздобыть кое-какую  пищу попроще; в Смоленске, когда мы
рыскали по  деревням, мы  находили нескошенный урожай,  зерно, муку, фураж,
даже скот,  но ни капли водки,  ни капли вина. После  Дорогобужа все было в
огне,  но  в складах  и  погребах  были прекрасные,  иногда, пожалуй,  даже
роскошные запасы. В домах  быстро находили многочисленные тайники, где было
спрятано в изобилии все что угодно. Солдаты занимались мародерством; нельзя
было  этому противодействовать,  так как  им не  раздавали пайков, да  и не
могли раздавать,  ибо жили изо дня в день  и совершали переходы без обозов.
Большинство  солдат  устраивалось   хорошо,  пожалуй,  даже  очень  хорошо.
Роскошное убранство домов, их  обширные размеры и внутреннее расположение -
все говорило  о том, что близко находится  большая столица. И солдаты снова
сделались неутомимыми.

Неаполитанский  король,   командовавший  авангардом,  часто  делал  дневные
переходы в  10 и  12 лье. Люди  не покидали седла  с трех часов  утра до 10
часов  вечера. Солнце,  почти  не сходившее  с неба,  заставляло императора
забывать,  что  сутки  имеют   только  24  часа.  Авангард  был  подкреплен
карабинерами  и кирасирами; лошади,  как и  люди, были изнурены;  мы теряли
очень  много лошадей;  дороги были  покрыты конскими трупами,  но император
каждый день, каждый миг лелеял мечту настигнуть врага. Любою ценою он хотел
добыть  пленных;  это   было  единственным  средством  получить  какие-либо
сведения о  русской армии, так  как их нельзя было  получить через шпионов,
сразу переставших приносить нам  какую-либо пользу, как только мы очутились
в России.  Перспектива кнута и Сибири  замораживала пыл наиболее искусных и
наиболее  бесстрашных   из  них;  к   этому  присоединялась  действительная
трудность  проникновения  в  страну,  а  в особенности  в  армию.  Сведения
получались  только  через Вильно.  Прямым  путем не  доходило ничего.  Наши
переходы  были  слишком большими  и  быстрыми, а  наша слишком  истомленная
кавалерия не  могла высылать  разведочные отряды и  даже фланговые патрули.
Таким образом,  император чаще всего не знал, что  происходит в двух лье от
него.  Но какую  бы  цену ни  придавали  захвату пленных,  захватить их  не
удавалось. Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади,
пользовавшиеся лучшим  уходом, чем наши, оказывались  более выносливыми при
атаке, казаки нападали только при удобном случае и никогда не ввязывались в
бой.

К  концу  дня наши  лошади  уставали  обычно до  такой  степени, что  самое
ничтожное столкновение  стоило нам нескольких храбрецов,  так как их лошади
отставали.  Когда наши  эскадроны  отходили, то  можно было  наблюдать, как
солдаты спешиваются  в разгаре  схватки и тянут  своих лошадей за  собой, а
иные  вынуждены   даже  покинуть   лошадей  и  спасаться   пешим  порядком.

Князь  Невшательский, графы Дюронель  и де  Лобо, а также  некоторые другие
доблестные  люди, находившиеся  в окружении императора,  постоянно рисовали
перед  ним  картину  происходящего  и  уговаривали  его  беречь  остающиеся
средства, раз  уж он хотел, по  его словам, во что  бы то ни стало добиться
сражения или  идти на Москву. Император  слушал нас, но, одержимый надеждой
получить  завтра то,  чего он  не мог  добиться сегодня, помимо  своей воли
увлекался все дальше и делал 12 лье, хотя сам имел в виду сделать только 5.
Как и всех, его удивляло это отступление 100-тысячной армии, при котором не
оставалось ни одного отставшего,  ни одной повозки. На 10 лье кругом нельзя
было  найти  какую-нибудь лошадь  для  проводника.  Нам приходилось  сажать
проводников  на  наших лошадей;  часто  даже не  удавалось найти  человека,
который  служил  бы  проводником  императору. Бывало,  что  один  и тот  же
проводник  вел нас  три-четыре  дня подряд  и в  конце концов  оказывался в
районе, который  он знал не лучше  нас. Авангард был в  таком же положении.

В  то время  как  мы следовали  за русской  армией,  не будучи  в состоянии
раздобыть  хотя  бы  самые  ничтожные  сведения  о  ее  передвижениях,  там
происходила большая  перемена. Генерал  Кутузов[136],  который под влиянием
русского дворянства был назначен  главнокомандующим, 29-го прибыл к армии в
Царево-Займище, между Гжатском и  Вязьмой, а император Наполеон еще не знал
об этом.

Подкрепления прибывали  в русскую  армию со всех сторон,  и Милорадович как
раз  в это  время  присоединился к  главным силам.  В  Петербурге, как  и в
Москве,  раздавались воинственные  клики и  призывы к истреблению  врага, а
император  Наполеон   лелеял  мечту,  что  его   мирные  слова  приведут  к
переговорам.  Мы угрожали  древней столице;  священный город был  сожжен, и
французы заняли его; мы  были у врат Гжатска, а император Александр, в свое
время  пославший Балашева  в  Вильно, не  отвечал на  предварительные шаги,
предпринятые нами из Смоленска.

Перемена в позиции и в политике петербургского правительства должна была бы
открыть императору  глаза. Гордость  побежденных по отношению  к победителю
должна была  бы раскрыть  перед ним .опасности  этого нашествия, но  рок, в
который верил император Наполеон, преследовал его; он думал, что его звезда