оказалось,  что  неприятель держится  там  твердо и  располагает пехотой  и
многочисленной  кавалерией.  Мы отправились  поздно.  День  клонился уже  к
вечеру.  Так  как мы  не  могли  произвести разведку  позиции, то  пришлось
остановиться. Император устроился в деревне под Можайском; ночью неприятель
эвакуировал  город. Наши  войска вступили  в Можайск  на следующий  день на
рассвете[150] . Император прибыл туда  к полудню. Он был  очень озабочен. В
этот момент,  когда дела в России,  несмотря на выигранное сражение, отнюдь
нельзя было  назвать удовлетворительными,  ему невольно приходили  в голову
испанские  дела.  Состояние  корпусов, которые  он  видел,  было более  чем
прискорбным. Численность всех корпусов сильно сократилась. Слава стоила ему
дорого.   Остановленный  вчера   вечером   неприятелем,  который   в  своем
отступлении  не оставлял  за собой  ничего, он  был теперь уверен,  что это
кровопролитное сражение не будет  иметь других результатов, кроме того, что
даст  ему  еще некоторую  территорию.  Ему  улыбалась, однако,  перспектива
вступления  в Москву,  но этот  успех не  завершал ничего,  если оставалась
непоколебимой  русская  армия.  Все   замечали,  что  император  был  очень
озабочен, хотя он много раз повторял:

- Мир ждет нас в Москве. Когда русские вельможи увидят, что мы - хозяева их
столицы, то они хорошенько задумаются. Если бы я дал свободу крестьянам, то
это  был бы конец  всем крупным  состояниям этих вельмож.  Сражение откроет
глаза   моему   брату   Александру,  а   взятие   Москвы   -  его   сенату.

Эти  громкие речи  императора были,  по-видимому, предназначены  скорее для
того, чтобы  создать определенное настроение и  отвлечь мысли от понесенных
нами  потерь, а  не  являлись результатом  его действительных  убеждений. В
самом деле  в своих беседах с князем  Невшательским - единственным лицом, с
которым  он говорил  после сражения, -  он, судя  по тому, что  говорил мне
князь, казался очень озабоченным  и несколько раз повторял, что обе стороны
убивают  друг  у  друга  много  народа,  но  это  не приводит  ни  к  каким
результатам.  Никаких  пленных,  никаких трофеев  -  вот  что больше  всего
раздражало императора,  и он  часто жаловался на это.  Зная, что неприятеля
должны подкрепить  новобранцы и  ополченские корпуса, которые  не могли еще
присоединиться  к  армии,  он  лелеял надежду,  что  Кутузов  еще раз  даст
сражение, перед тем как  сдать столицу, а сам он будет иметь под ногами тем
более твердую почву, что  в одной руке он будет держать шпагу, а в другой -
сделанные неприятелем предложения мира.

По  словам  князя Невшательского,  император  был  настолько склонен  тогда
принять эти  предложения или  вступить в переговоры  о них, что  подумал бы
еще, идти ли дальше Можайска, если бы не надежда и желание подчеркнуть свою
победу именем того места,  где будет заключено соглашение. В иные минуты он
определенно собирался  идти на Москву, пробыть там  неделю и затем отойти к
Смоленску.  Не допуская,  однако,  чтобы неприятель  сдал свою  столицу без
нового  сражения,  и  не  сомневаясь, что  он  попытается  спасти ее  путем
демонстративных  оборонительных боев  и путем переговоров,  император всего
лишь один  раз коснулся гипотезы о том, что  он силой откроет двери Москвы,
до такой  степени он  был убежден, что его  теперешнее продвижение приведет
его  если не  к  предварительному мирному  договору, то  по крайней  мере к
своего рода перемирию, которое  быстро повлечет за собою и мир. Он говорил:

- Мы скрестили шпаги: честь спасена в глазах всего мира, и русские наделали
себе  достаточно  бед, для  того  чтобы  я стал  требовать  от них  другого
удовлетворения. Они не будут гнаться за тем, чтобы я нанес им второй визит,
как   и  я   не   гонюсь  за   тем,  чтобы   снова  побывать   в  Бородине.

Признаюсь,  мне  трудно  было поверить,  чтобы  император  даже ради  своих
подлинных интересов  мог рассчитывать  тогда остановиться перед  Москвой, к
которой он подошел так  близко. Когда мы с князем вспоминали наши разговоры
в  Витебске  и  других  местах,  а  также  беседы,  которые были  у  нас  с
императором, князь сказал мне,  что если бы надо было все начинать сначала,
то император не подошел  бы так близко к Москве; он действительно проявляет
мирные  намерения, и если  поступят предложения  мира, то они  быстро будут
приняты; он хочет выпутаться из этого дела, но с честью.

Князь  Невшательский  не  закрывал  глаза на  возможные  последствия  этого
похода. Смерть моего злосчастного  брата могла лишь обострить мои печальные
предчувствия,  которые  князь  разделял;  теперешние  намерения  императора
являлись лишь отзвуком затруднений данного момента и исчезали вместе с ними
или  под  влиянием любых  мелких  успехов. Неудачи  в Испании,  прискорбные
результаты последней  битвы всецело объясняли  умеренность, которую проявил
тогда император.  Что же касается нас,  то мы все считали,  что нет другого
средства  окончить эту  войну,  как покинуть  Москву через  48  часов после
вступления  в нее (если  только неприятель  сдаст Москву) и  возвратиться в
Витебск.

Император оставался в Можайске 11-го и 12-го. Он был болен[151], озабочен и
принимал  только проезжавших через  Можайск маршалов.  Никого из нас  он не
принимал.  Город не  был подожжен,  но жителей  там оставалось  очень мало.
Император надеялся, что русские отказались от своей системы поджигательства
и  разрушения. Он  тотчас же  усмотрел в  этом доброе  предзнаменование для
будущих  событий. По  его  мнению, это  подтверждало его  мысль о  том, что
соглашение  состоится. Русские  отступали по-прежнему  в таком  же порядке,
забирая своих раненых и  не оставляя ни гвоздя за собой. Император затратил
эти два дня на  то, чтобы как можно лучше организовать госпиталь, куда было
перенесено большинство раненых.

Как  я уже говорил,  материалов было  мало, но преданность  и воодушевление
санитарных и  интендантских офицеров  сделали на сей раз  больше, чем можно
было  надеяться.   Однако  много  раненых  в   течение  некоторого  времени
оставалось  в окрестностях  поля сражения  в скверных бараках.  Те, которые
выжили,  терпели  большие  лишения, до  такой  степени  велика была  нужда,
Которую легко себе представить, если вспомнить, в каком состоянии были наши
перевязочные пункты еще в Витебске.

Так как  мы все время находились  в походе, то наше  Положение, несмотря на
все  принимаемые  меры, не  могло  Улучшиться.  Правда, император  приказал
министру военного снабжения  прислать хирургов и продовольствие, решившись,
наконец,  согласиться на  расходы,  которые этот  министр предлагал  в свое
время,  но от  которых  император рассчитывал  избавиться за  счет ресурсов