население.  Однако характер,  который приняла  война, а также  молчание его
противников показали императору не менее реальные опасности его собственной
позиции,  и  он  был готов  эвакуироваться  из  России и  удовольствоваться
кое-какими  мерами против  английской торговли,  чтобы спасти  честь своего
оружия. Он  ограничивался тем, что соглашался  осуществить свою цель только
по видимости;  но так как он не видел,  чем можно заставить русских принять
эти жертвы, если не  предложить их сразу же в качестве вынужденных уступок,
то  придавал  большое значение  тому,  чтобы  завязать переговоры,  которые
привели бы ко взаимным  объяснениям и, как он думал, к быстрому примирению.

По  его словам  император Александр  не мог  рассчитывать на  такие условия
соглашения,  и  он думал  соблазнить  его,  предложив их  в качестве  своей
добровольной  жертвы,  предназначенной оправдать  Александра  в глазах  его
нации. Увлекаясь  этой идеей и не  желая думать об уже  сделанных шагах, он
решил непосредственно написать императору Александру; Лелорню было поручено
поискать  в  госпиталях или  среди  русских  пленных какого-нибудь  офицера
высокого  чина, чтобы  послать его  в Петербург.  Он нашел брата  одного из
русских дипломатических агентов в Германии [172].

Император имел с ним такой же разговор, как и с Тутолминым. Он точно так же
говорил ему о своих  стремлениях к примирению и миру, но офицер почтительно
высказал свои  сомнения насчет возможности прийти  к соглашению до тех пор,
пока  французы остаются  в  Москве. Император  не обратил  внимания  на эти
замечания ни  тогда, ни потом; он отправил  этого офицера со своим письмом,
по-прежнему льстя себя  надеждой, что молчание петербургского правительства
объясняется  только  тем,  что  ему приписывают  чрезмерные  притязания,  и
рассчитывал,  что  Петербург   ухватится  за  представляющийся  ему  случай
воспользоваться возвещенной императором Наполеоном умеренностью. Именно эта
роковая уверенность, именно эта несчастная надежда заставили его оставаться
в Москве и бросить  вызов зиме, которая подкосила нас быстрее, чем могла бы
это сделать  чума. Этот шаг, о  котором в данный момент  знали только князь
Невшательский,  Лелорнь и  я,  долго оставался  в секрете  согласно желанию
императора.

Возвращаюсь   к  рассказу   о  Неаполитанском   короле,  который   с  такой
доверчивостью следовал  за русской армией по  Казанской дороге. Один раз он
приехал переночевать  в Москву,  видел императора и  возвратился назавтра в
авангард.

Во время его пребывания  в Москве, когда вице-король, князь Невшательский и
князь Экмюльский  были у императора вместе  с ним, император поднял вопрос,
не требует ли здравая политика, чтобы мы немедленно двигались на Петербург,
так  как   русские,  по   словам  короля,  находятся   в  состоянии  полной
дезорганизации и упадка духа, а казаки готовы покинуть армию. Действительно
ли  император  думал об  этой  экспедиции?  Рассчитывал ли  он, что  успеет
закончить  ее  до больших  морозов?  Думал  ли он,  что  армия в  состоянии
осуществить этот поход? Судя по тому, что перед тем и после того он говорил
князю  Невшательскому, для  меня  ясно, что  у него  никогда не  было этого
плана,  неосуществимого  при  том  состоянии,  в  котором  находились  наши
артиллерия и кавалерия, да еще в то время, когда Кутузов стоял очень близко
от  нас  с  хорошо   организованной  армией  и  многочисленной  кавалерией.

Вице-король и  маршалы предавались меньшим иллюзиям,  чем король, по поводу
так  называемой   дезорганизации  русских.  Они   подчеркивали,  что  армия
нуждается  в отдыхе  и необходимо  как можно  скорее обеспечить  ей хорошие
зимние квартиры, чтобы реорганизовать ее.

Император  хотел внести перемену  в настроение  армии, отвлечь ее  мысли от
понесенных потерь, убедив ее,  что она еще в состоянии предпринять все, что
угодно. Он  хотел запугать  оставшихся в Москве  осведомителей Петербурга и
прощупать настроение армии. Больше  об этом проекте вопроса не поднималось,
и  мы  остались  в  Москве. Тем  не  менее  речи  короля произвели  большое
впечатление на  императора, который  с большим удовольствием  повторял все,
что  он   ему  рассказывал,  писал  и   продолжал  ежедневно  писать  после
возвращения в  авангард, а именно, что  русские потеряли всякое присутствие
духа, что  офицеры проклинают Польшу  и поляков, а в  Петербурге не придают
значения  этой стране,  и  даже высшие  офицеры открыто  заявляют,  что там
желают и требуют мира;  это желание откровенно высказывают также и в армии;
уже  написали  императору  Александру и  ожидают  его  ответа, и,  наконец,
Кутузов также настроен очень сильно в пользу мира.

Русские   развлекали   короля   этими   разговорами,   парализовали   своей
предупредительностью его активность,  и авангард, обмениваясь с неприятелем
только  любезностями, мало  продвигался за  день, что  было по  вкусу нашим
войскам,  так  как  они   с  неохотой  покидали  московские  погреба  и  те
удовольствия,  которыми,  как   они  знали,  пользовались  воинские  части,
оставшиеся  в Москве,  и  в которых  они еще  продолжали  принимать участие
благодаря близости  города и  тому, что пока  еще легко было  посылать туда
каждый день за припасами.

Император,  продолжая  с  большим  удовольствием рассказывать  о  том,  что
доносил  ему  король,  тем  не менее  подвергал  сомнению  его сообщения  о
передвижениях русских:

-  Они провели  Мюрата.  Не может  быть,  чтобы Кутузов  оставался на  этой
дороге;  он  не  прикрывал  бы  тогда  ни Петербурга,  ни  южных  губерний.

Император повторял  это по всякому поводу и  шутил над маневром Кутузова, в
котором   он,  по-видимому,   сомневался.  Тщетно  он   предписывал  королю
настойчиво теснить неприятеля, тщетно  он советовал ему не доверять русским
и  высылать   крупные  рекогносцировочные  отряды,   чтобы  разузнать,  что
проектирует неприятель  и по  каким направлениям он  продвигается. Напрасно
также он заставил его выехать из Москвы раньше, чем король хотел; он сделал
это из опасения, что без короля его генералы будут действовать недостаточно
решительно.

Король, не  желая отходить  слишком далеко или не  понимая, вероятно, всего
значения  приказов императора,  действовал  вяло, совершал  очень небольшие
дневные  переходы  и  ограничивался  как  бы  простой  переменой  места  (я
рассказываю  то,  что слышал  тогда  от императора).  Чтобы оправдать  свою