за  охапкой сена с  риском попасть в  плен и  оставаться в России  с риском
замерзнуть зимою. Мы свыклись  с возможностью, или, точнее, с вероятностью,
всех этих  приключений, но не привыкли к мысли  о том, что ожидаемое письмо
из Франции  не будет  получено. Генерал де Сен-Сюльпис,  посланный во главе
нового    отряда   конной    гвардии,   восстановил    наши   коммуникации.

К  концу этого  месяца, который  мы -  и это  было весьма  неблагоразумно -
провели в  Москве, французская  армия располагала еще  боеспособными силами
численностью в 95 тысяч  человек. В этот счет входило 5 тысяч пехоты старой
гвардии и  10 тысяч молодой гвардии, 4 тысячи  гвардейской кавалерии и 10 -
15  тысяч  армейской кавалерии.  Из  500 орудий,  которыми еще  располагала
армия,  больше  половины  были  вполне обеспечены  лошадьми.  В  московских
госпиталях находилось 15 тысяч французов; в Можайске были тяжело раненные в
сражении  под   Москвой.  Продолжались   работы  по  приведению   Кремля  в
оборонительное положение.  В первых числах октября  там была уже батарея из
10   орудий,  а   в  монастырях   вокруг  города  были   устроены  бойницы.

Хотя  император к  тому  времени почти  решил покинуть  Москву,  но широкие
политические замыслы, удерживавшие его там, помешали ему принять какую-либо
из  мер,  необходимых  для обеспечения  этого  отступления;  он думал,  что
объявленный им  план провести зиму в  Москве и организовать страну испугает
неприятеля и  внушит ему  больше охоты к  переговорам, а этого  император с
полным основанием  желал больше  всего. И словами и  действиями он старался
убедить всех в правильности своих предположений.

Он  хотел во  всяком  случае отметить  в  Париже свое  пребывание в  Москве
какими-нибудь трофеями и осведомился,  какие предметы можно было бы, по его
выражению, послать  во Францию на  память об успехах нашего  оружия. Он сам
осмотрел весь  Кремль, колокольню Ивана Великого  и соседнюю с ней церковь.

Поляки  все время  говорили Александру,  что церковь Ивана  Великого высоко
почитается русскими и с нею связаны даже различные суеверия. Железный крест
на колокольне церкви, говорили  императору, служит предметом почитания всех
православных. В результате этих  разговоров император приказал снять крест.
Это трудно было сделать,  так как не оказалось рабочих, которые Согласились
бы  взобраться  на такую  высоту.  Князю  Невшательскому, как  и всем  нам,
претило  отнимать  у  разрушенного  города часть  единственного  памятника,
оставшегося  нетронутым.  Император  повторил  свой приказ  и  поручил  его
выполнение гвардейским саперам. Отныне  трудностей не существовало, и крест
был частично отделен от колокольни, но не был спущен, а упал с нее. К этому
железному  кресту   присоединили  еще  некоторые   предметы,  которые,  как
предполагалось,  употреблялись при  коронации русских императоров,  а также
две  старые  пушки, на  которые  заявили претензию  поляки, утверждая,  что
когда-то русские отняли эти  пушки у них, но пушки остались на своем месте,
так как  мы не  нашли в России  ни одной лошади  для замены  потерь в нашем
конском составе,  а у  нас не было  лошадей даже для  того, чтобы запрягать
наши собственные артиллерийские орудия. Поляки удовольствовались старинными
знаменами, отнятыми  у них  когда-то русскими и  хранившимися в кремлевском
арсенале.

Переговоры  по-прежнему не  начинались. На  Двине наше  положение сделалось
более  трудным в связи  с отступлением,  к которому нас  принудили прибытие
подкреплений  к Витгенштейну и  ранение маршала  Сен-Сира [188] . Положение
могло и  должно было  стать еще более серьезным  после предстоявшего вскоре
появления у  нас в тылу  русской армии из Молдавии;  численность этой армии
император определял  в три  дивизии в составе 20  тысяч человек. Назначения
этой  армии не  знали,  и император  тогда  не очень  беспокоился по  этому
поводу,  считая,  что главнокомандующий,  навязанный государю  определенной
партией,  слишком заинтересован  в поддержании  своего престижа  при помощи
лично  им  одержанных успехов  и  поэтому, имея  право распоряжаться  всеми
военными силами, подтянет к своему расположению лучшие войска. Так как наше
положение усложнялось, то император решил вызвать свои резервы, оставленные
на  Немане, и 6  октября по  его распоряжению герцогу  Беллюнскому, который
перешел Неман  4 сентября, был послан  приказ согласовывать свои действия с
герцогом  Бассано в  Вильно. Этот  министр, пользовавшийся  полным доверием
императора, направлявший  и знавший все дела,  мог дать герцогу Беллюнскому
самые  точные указания  и  сообщить ему  все сведения  как частного,  так и
политического    характера,   которых    не    могло   быть    в   депешах.

Начальник штаба  предписал герцогу Беллюнскому расположиться  между Оршей и
Смоленском с  таким расчетом,  чтобы прикрывать Вильно  и составлять резерв
Сен-Сира, если он окажется  под ударом в Полоцке, резерв Шварценберга, если
Тормасов будет  его теснить,  и даже в  случае надобности -  резерв великой
армии,  находящейся в  Москве.  Герцог получил  в свое  распоряжение, кроме
имевшихся у него трех  дивизий, еще вестфальскую бригаду из Вильно и войска
Домбровского[189] , у которого было  не меньше 6 тысяч  человек пехоты и 12
тысяч   польских   кавалеристов,  набранных   недавно   в  районе   Минска.

В то  же время  в Варшаве была  организована под командой  генерала Дюрютта
32-я  пехотная дивизия,  составленная частично  из немцев, а  34-я дивизия,
которой командовал  генерал Луазон,  получила приказ покинуть  Кенигсберг и
перейти  в  Вильно.  Все   наши  силы  сосредоточивались  и  располагались,
следовательно, с таким расчетом, чтобы поддержать нас и отражать опасности,
которые могли угрожать нашему тылу.

Маршал  герцог Беллюнский оставил  генерала Барагэ  д'Илье в Смоленске  и в
связи  с  разыгравшимися на  Двине  событиями принял  на себя  командование
корпусом раневого маршала Сен-Сира;  генерал Легран отказался взять на себя
это  командование; зато  генерал Мерль  не спеша  привел корпус  в Чашники,
несмотря на  превосходство сил неприятеля, не  решившегося теснить его. Там
он соединился с герцогом  Беллюнским, который прибыл 27 октября в Смоленск.
Таким образом,  под командою маршала  соединились 2, 6 и  9-й корпуса; одни
только   2   и   9-й  корпуса   насчитывали   больше   36  тысяч   человек.

Письма князя  Шварценберга от  конца сентября подтверждали,  что молдавская
армия  выступила  в поход;  он  сообщал,  что эта  армия предназначена  для
усиления корпуса,  оперирующего против  него, но император,  по приведенным
выше соображениям, не верил в это.

Он торопил свою двинскую армию, чтобы она поскорее возобновила наступление,