с корпусом генерала Себастьяни.

- Единственная  цель этих  сообщений, - говорил  император, - в  том, чтобы
напугать  армию  рассказами  о  морозах  и расстоянием,  отделяющим  ее  от
Франции. Я  знаю, эту  воину изображают несправедливой  и неполитической, а
мое   нападение   -  незаконным.   Моих   солдат  пичкают   миротворческими
пожеланиями, рассказами  об умеренности Александра о  его особенной любви к
Франции.  Своими  сладкими   словами  русские  стараются  превратить  наших
храбрецов   в  изменников,   парализовать   отвагу  мужественных   людей  и
завербовать  для себя  сторонников. Мюрат  оказался в дураках,  его провели
люди,  более ловкие,  чем  он. Его  опьяняют знаки  внимания и  почтения со
стороны казаков, что бы  ему ни твердил Бельяр [174] и другие здравые люди.
После  того как  он  ошибся насчет  движения Кутузова,  он совершил  бы еще
новую, гораздо  более серьезную  ошибку, если бы  я не навел  порядок; но я
прикажу расстрелять  первого же, кто  вступит в переговоры, хотя  бы на нем
был генеральский чин.

И в  самом деле, в приказе было  опубликовано запрещение вести переговоры с
неприятелем под страхом смертной казни, но во внимание к обидчивости короля
это запрещение было адресовано генералу Себастьяни.

Дело доходило до того, что возникло нечто вроде перемирия между аванпостами
по молчаливому согласию; неприятель воспользовался этим, чтобы усыпить нашу
бдительность и  направить свои отряды к Смоленску, где  они сожгли у нас 15
зарядных  ящиков, не  будучи  в состоянии  увезти  их с  собой. Эти  отряды
задерживали эстафеты,  тревожили тыл  и были для императора  одной из самых
больших  неприятностей,  испытанных  им  в  течение  этой  кампании.  Мания
переговоров  заразила  даже   войска,  находившиеся  под  командой  герцога
Истрийского. Император  считал это в высшей  степени нежелательным и сделал
герцогу  выговор  даже  за  то,  что  он  принял  двух  парламентеров;  для
предотвращения  разговоров  с   неприятелем  он  запретил  допускать  новых
парламентеров и приказал, чтобы  письма, которые могли бы быть нам посланы,
принимались патрулями.

- Все эти переговоры,  - сказал он Бертье при мне, - приносят пользу только
тому,   кто    их   начинает,   и   всегда    оборачиваются   против   нас.

Он предписал Бертье подчеркнуть это маршалу.

Император  почти  каждый день  объезжал  верхом различные  районы города  и
посещал окружающие его монастыри,  высокие стены которых делали их похожими
на  маленькие крепости.  Он  часто распространял  эти разведки  па довольно
далекое  расстояние.  Монастыри были  заняты  сильными  гарнизонами или  же
служили  казармами   для  наших   войск.  Император  приказал   устроить  в
монастырских  стенах бойницы  с таким  расчетом, чтобы оборону  могли вести
небольшие отряды,  - на случай,  если армия выступит из  Москвы, чтобы дать
сражение неприятелю.

Особое внимание  император уделял  продовольственным запасам не  только для
настоящего момента, но и на зиму, как если бы он решил оставаться в Москве.
Он очень заботился о солдатах и их быте, а также об оборонительных работах,
о  которых он  отдал распоряжение. Он  работал весь  день и часть  ночи. Он
управлял  Францией  и  руководил  Германией  и  Польшей так,  как  если  бы
находился  в  Тюильри.  Каждый  день  с эстафетами  приходили  донесения  и
отправлялись  приказы, дававшие  направление  Франции и  Европе. Эстафетная
служба  достигла такой  регулярности, что  почта приходила по  расписанию с
точностью до двух часов.

После  обеда император  принимал  маршалов, вице-короля  и тех  дивизионных
генералов,  которые могли  в  данный момент  отлучиться от  своих корпусов.
Три-четыре раза в неделю он собирал за обедом вместе с маршалами нескольких
дивизионных  генералов.   Во  время   послеобеденных  разговоров  император
настраивал в  подходящем для него  духе своих собеседников и  сообщал им те
политические  сведения, которые  согласно его  желанию должна была  знать и
обсуждать армия.

Французские  актеры [175] ,  итальянские  певцы,  в  том  числе  знаменитый
обладатель  сопрано  Тарквинио,  и  иностранные ремесленники  оставались  в
Москве, так как они не знали, куда им деваться, когда началась эвакуация, о
которой они узнали лишь в самый последний момент. Они потеряли все во время
пожара и  грабежей; Тарквинио  едва удалось спасти один  из своих костюмов.
Император  приказал помочь  им.  В них  приняли участие  все, но  что могли
сделать  деньги там,  где  нечего было  больше покупать?  Люди  нуждались в
хлебе, в  пище; подавляющая часть продовольствия  стала собственностью тех,
кому  посчастливилось найти  магазины  и тайники,  где были  скрыты запасы;
каждый  из них  хранил найденное  для самого  себя и  для своих  друзей. За
деньги  нельзя  было получить  ни  хлеба,  ни мяса.  То,  что оставалось  в
распоряжении  администрации,  было   предназначено  для  госпиталей  и  для
выздоравливающих; корпуса питались тем, что им удавалось раздобыть самим, и
они  старались ежедневно  пополнять  свое снабжение.  Все пришли  на помощь
артистам и певцам; всем  пришлось также кормить несчастных жителей, так как
русские,  подобно оставшимся  в Москве  иностранцам, погибли бы  от голода,
если  бы мы  не  пришли им  на помощь.  Польские  офицеры из  гвардии, как,
например, граф  Красинский [176],  зная русский язык, могли  лучше, чем мы,
идти навстречу  нуждам несчастных русских. Своей  гуманностью они приобрели
большое  уважение  со  стороны   всех  порядочных  людей.  Император  хотел
поставить во главе городской администрации в Москве более или менее видного
русского,  хотя  бы  в  интересах  оставшихся здесь  несчастных  людей.  Он
приказал разыскать  подходящее лицо;  но не нашли  никого, кроме Тутолмина,
который был  слишком необходим  во главе своего учреждения,  для того чтобы
возлагать на него другие функции.

Император  давно уже  не беседовал  со мной,  а князь Невшательский  лишь в
общих чертах знал о  тех переговорах, которые собирался завязать император;
поэтому я  только позднее  узнал о них.  Император, встречая всегда  с моей
стороны  оппозицию   его  взглядам,   слишком  часто  показывал   мне  свое
раздражение,  и я даже  не решался  встретиться с Тутолминым.  Что касается
Загряжского и  других русских, которых я приютил в  это ужасное время, то я
просил обергофмаршала предупредить об этом императора, дабы мои действия не
были  ложно   истолкованы.  Все   эти  люди  были,   впрочем,  стариками  и