медлительность, король заявлял, что он бережно относится к казакам, так как
они не  хотят больше сражаться против  нас; если бы он  даже и атаковал их,
они, по  его словам, не стали  бы стрелять по нашим  войскам; одним словом,
они уже не обороняются  и, по-видимому, не сегодня - завтра покинут русскую
армию;  с другой  стороны, король  замечал, что крестьяне  очень недовольны
своим положением  и многие  из них поговаривают уже  об освобождении. Князь
Невшательский показал мне два  таких письма, а император три или четыре: во
всех письмах  были одни и те же соображения.  Император спросил меня, что я
об этом думаю.

-   Что    над   Неаполитанским   королем   издеваются,    -   ответил   я.

Император и князь думали то же самое.

Видя,   что  он   безрезультатно   приказывает  королю   энергично  теснить
неприятеля,   производить   разведки   в   различных  направлениях,   чтобы
установить, где  находится Кутузов,  и не доверять  его маневрам, император
образовал  корпус из  пехоты  Даву и  гвардейской кавалерии,  к  которой он
присоединил дивизию  ла Уссэ, и отдал  этот корпус под командование герцога
Истрийского.

Предполагая  по-прежнему,   что  русские   постараются  прикрывать  Калугу,
император отправил герцога на Десну с приказом двигаться вперед до тех пор,
пока его  авангард не  нападет на действительный след  русской армии. Кроме
того, нужно было отбросить  неприятельские отряды, которые находились всего
лишь в расстоянии одного  перехода от Москвы и беспокоили нас, перехватывая
даже наших  фуражиров. Бессьер подошел к  Десне 25-го, то есть  в тот самый
день,  когда  Понятовский  вступил в  Подольск,  где  к нему  присоединился
Неаполитанский   король,    освободившийся   от    своего   заблуждения   и
поддерживавший операции, производившиеся  по приказу императора в калужском
направлении.  До   сих  пор  он  все   время  вел  переговоры  с  казачьими
начальниками. Он подарил им свои часы, драгоценности и охотно отдал бы свою
рубашку,  если бы  не открыл,  что, пока  эти милые  казаки ублажали  его и
удерживали на  Казанской дороге,  русская армия под  прикрытием их маневров
уже пять дней тому назад перешла на Калужскую дорогу, совершив этот переход
ночью при свете огней московского пожара.

19-го Кутузов  занял позиции у Десны и укрепился  там. Но в результате всех
описываемых  обстоятельств  император только  26-го  узнал, что  неприятель
действительно   произвел  маневр,   о   котором  он   подозревал.  Пришлось
примириться с тем, чему  не удалось помешать. Император жаловался на короля
и  не  щадил  его ни  в  своих  разговорах, ни  в  депешах,  по должен  был
примириться с тем, что на его фланге находятся русские, движение которых по
казанскому направлению он никак не мог себе объяснить.

Император  рассказывал  и раньше  с  различными  подробностями, как  казаки
держали  себя по  отношению  к Неаполитанскому  королю. Теперь  он прибавил
новые  подробности, говоря при  этом, что  он "посоветовал бы  своим послам
быть  столь же проницательным  и ловкими,  как эти дикие  казачьи офицеры".

Как  только король хотел  двинуться вперед,  к нему, по  словам императора,
тотчас   являлся  казачий   полковник  и   уговаривал  его   не  завязывать
бесполезного сражения.  "Мы вам больше не  враги, - говорил он,  - мы хотим
мира,  мы ждем  лишь  ответа из  Петербурга". А  если король  упрямился, то
полковник  спрашивал   его,  до   какого  пункта  он   хочет  дойти,  чтобы
сообразоваться  с  его  желаниями. Короля  спрашивали  даже,  где он  хочет
расположиться со  своим штабом.  А если мы атаковали,  то русские отступали
без сопротивления. В последние два дня условились даже, что казаки не будут
разрушать  тех деревень, которые  король должен  занять, и не  будут ничего
увозить  с собой  оттуда.  Если король  жаловался, что  нет жителей  и дома
пусты, в  тот же  день в деревне,  где он располагал свой  штаб, он находил
жителей  на месте;  все там было  в порядке,  все было приготовлено.  А тем
временем  другие казаки,  менее  вежливые или  неосведомленные об  уговоре,
захватывали лошадей, обозы и  все продовольствие, которое король и его штаб
выписывали  из  Москвы. Это  сердило  короля.  Ему обещали  удовлетворение.

Получив   приказ   поддерживать  операции   герцога  Истрийского,   король,
рассерженный казаками,  организовал разведку  и в конце  концов увидел, что
перед  ним  только завеса;  эти  учтивые казаки,  которые якобы  собирались
действовать вместе с нами,  разыграли его, а русская армия, которая, как он
думал,  шла   по  Казанской  дороге,  уже   занимала  позиции  в  Калужском
направлении  и  прочно  утвердилась   там.  Доверчивость  короля  могла  бы
оказаться  для нас  роковой,  если бы  неприятель в  ночь перехода  с одной
дороги па другую стремительно ударил по Москве; но так как эта доверчивость
не имела таких прискорбных результатов, то император ограничился насмешками
над ней.  Если бы неприятель действовал смело, то  это повлекло бы за собой
неисчислимые  последствия,  так  как  он  захватил бы  нас  врасплох  среди
беспорядка,  вызванного  грабежами  и  спокойной уверенностью  в  том,  что
русская  армия  -  согласно   донесениям  короля  -  непрерывно  отступает.

Император  видел, что  русская  армия, разбитая  под Москвой  и,  по словам
короля,   дезорганизованная    и   деморализованная   взятием   Москвы,   в
действительности занимала позиции достаточно  близко от нас для того, чтобы
наши войска не могли  надеяться па отдых; император решил поэтому атаковать
ее,  если наступательное  движение  короля и  герцога Истрийского,  который
вместе с поляками должен  был поддержать короля, окажется недостаточным для
того,  чтобы заставить  неприятеля отойти.  Он отдал приказ  о выступлении.
27-го казалось, что неприятель  хочет защищать свои позиции, и это побудило
императора распорядиться, чтобы все  было приведено в боевую готовность; но
29-го  он узнал,  что  Кутузов, как  он и  ожидал, отступил  к укреплениям,
возведенным по его приказу за Нарой[173]. Бессьер возвратился к Москве. При
этих передвижениях было несколько боев, окончившихся в нашу пользу; один из
них  принес   большую  честь   польскому  корпусу  и   князю  Понятовскому.

23 сентября  наши обозы  были уже потревожены. Переговоры  между казаками и
нашими  аванпостами еще  продолжались,  но император  был этим  недоволен и
запретил их. Слухи разносили по Москве все, что говорилось при переговорах,
и  эти  слухи  доходили  до  императора.  Дело  показалось  ему  достаточно
серьезным,  чтобы  обратить  на   него  тщательное  внимание.  С  особенным
недоверием он отнесся к тому, что русские рассказывали во время переговоров