корпуса независимо от обычного производства по службе.

В Дорогобуже император жил в большой усадьбе - нечто вроде замка, стоявшего
на  возвышенности.  Там нашли  немного  муки.  Это была  тем более  удачная
находка,  что неприятель ничего  не оставил  в Смоленске, а  первых запасов
продовольствия,  которые  мы  добыли,  едва  хватило бы  на  покрытие  нужд
госпиталей  и на  текущие потребности.  Несколько корпусов получили  хлеб в
Дорогобуже, - от этого они уже отвыкли! Там же, в Дорогобуже, были получены
сообщения, подтверждающие,  что Александр приехал в  Москву 24 июля; первые
сведения об этом и притом неполные мы получили только после нашего прибытия
в Смоленск.  Мы узнали  теперь, что он  созвал дворянство и  купечество, не
скрыл  того   положения,  в  котором  находится   государство,  и  запросил
подкреплений у  всех губернии. Московская губерния  предложила ему 80 тысяч
человек, а  другие -  в соответствующей пропорции;  Малороссия выставила 18
тысяч казаков;  частные лица выставили целые  батальоны, эскадроны и роты с
полным   снаряжением.  Чтобы   придать   этому  ополчению   национальный  и
религиозный характер, митрополит Платон вручил императору чудотворный образ
св.  Сергия,  который   император  передал  московскому  ополчению;  против
французов  проповедывали священный  поход. Мы  узнали также,  что император
Александр послал  из Полоцка в Петербург  великого князя Константина, чтобы
успокоить умы  и ускорить рекрутские наборы, а  также для того, чтобы ничто
не  мешало отныне генералу  Барклаю, на  которого таким путем  взвалили всю
ответственность за события.

Хотя  император  Наполеон,  оставив на  Немане  герцога  Беллюнского[132] ,
покинул  Витебск  с  намерением  остаться  в  Смоленске,  он  решил  теперь
двинуться вперед  и послал  из Дорогобужа герцогу  Беллюнскому распоряжение
направиться в Смоленск. Вскоре  герцогу были посланы и подробные инструкции
об  оказании в  случае надобности  поддержки корпусам,  которые до  тех пор
прикрывали  наш  фланг,  в  частности  корпус маршала  Сен-Сира  на  Двине.

После   Дорогобужа  армия   двигалась   почти  одной   колонной:  кавалерия
Неаполитанского  короля, гвардия,  1-й  корпус и  корпус маршала  Нея  - по
дороге, поляки - справа, вице-король - слева.

Мы находились  на самой высокой  русской возвышенности - на  той, где берет
свое начало  Волга, впадающая в Каспийское  море, Днепр, впадающий в Черное
море, и  Западная Двина, впадающая в  Балтийское море. Пески после перехода
через  Днепр  утомляли армию  и  артиллерию,  но так  как подозревали,  что
Барклай намерен  дать сражение, и продолжали еще  верить в это, войска были
сконцентрированы  до  пределов возможного.  В  бою под  Валутиной горой  мы
захватили  нескольких   пленных;  при  преследовании   пленных  не  удалось
захватить; не удалось также захватить ни одной повозки. Русские отступали в
порядке  и не  оставляли ни  одного раненого.  Жители следовали  за армией;
деревни опустели. Несчастный город  Дорогобуж, который русские оставили нам
нетронутым,  загорелся  от костров  наших  бивуаков, расположенных  слишком
близко  от жилых  домов. Многие деревни  в эти  дни постигла та  же участь.
Пожар Смоленска,  устроенный русскими,  ожесточил наших солдат,  впрочем, у
нас и так было мало порядка.

27-го  главная квартира переехала  в маленький  замок в Славково,  28-го во
второй  половине  дня  -  в  Рыбки;  оттуда  по  приказу  императора  князь
Невшательский   послал  письмо   генералу  Барклаю,   воспользовавшись  как
предлогом отсылкой Орлова, прибывшего  к нам в качестве парламентера, чтобы
осведомиться о генерале Тучкове, который был захвачен в плен во время одной
из схваток в Валутинском лесу[133].

Император, которому  хотелось завязать переговоры, -  этого он желал больше
всего, - воспользовался случаем, чтобы вставить в письмо несколько любезных
слов, предназначенных  для императора Александра.  Он старался подчеркнуть,
что  не  питает  никакой  личной вражды,  что  эта  война является  всецело
политической, а поэтому ничто не помешает в любой момент прийти к взаимному
соглашению.

Молчание,   хранимое    петербургским   правительством   и   даже   русским
главнокомандующим после  поездки Балашева, император объяснял  тем, что ему
приписывают  враждебность,  которая  якобы  побудит его  отвергнуть  всякое
предложение и  всякое соглашение,  не построенное на  основе восстановления
Польши  и отторжения  этой  части России.  Император часто  говорил  в этом
смысле  князю   Невшательскому.  Со   мной  он  говорил   об  этом  дважды.

- Александр прекрасно видит,  что его генералы делают только глупости и что
он губит свою страну;  но он предался в руки англичан, а лондонский кабинет
подстрекает  дворянство  и  мешает  ему прийти  к  соглашению  с нами.  Его
убеждают,  что я  хочу отнять  у него  все его  польские провинции,  что он
получит мир лишь этой  ценой, а он не может заключить такой мир, потому что
если  он уступит,  то  русские дворяне,  которые все  владеют  поместьями в
Польше, через год задушат  его, как его отца. Напрасно он не доверится мне,
так  как я  не хочу  ему зла;  пойду даже  на жертвы,  чтобы спасти  его из
затруднительного положения.  Если бы не  этот страх, он написал  бы мне, он
послал  бы  ко  мне  кого-нибудь, ибо  он  не  заинтересован  в том,  чтобы
продолжать эту войну.

В  одном из  разговоров,  происходивших в  Смоленске, император  прибавил к
этому:

- Я тоже не  заинтересован в том, чтобы продолжать войну, так как поляки не
в состоянии поддержать эту  борьбу; наборы не осуществляются; они не делают
ровно ничего ради собственного  дела; ежедневно они просят денег, а в Литве
из-за оккупации России у  них есть только бумажные деньги. Поляки хотели бы
получить Галицию;  что им  за беда, если  я поссорюсь с  Австрией? Я ожидал
большего от обещанных ими преданности и усердия. Я не хочу разорять Францию
ради них. Если бы  Александр послал мне какое-нибудь доверенное лицо, то мы
быстро пришли бы к  соглашению. Никогда он не получит таких хороших условий
и  никогда  у него  не  будет лучшего  случая.  Я придаю  Польше не  больше
значения, чем чему-либо другому. Есть много способов уладить дело. Пусть он
выскажется  против  Англии,  и тогда  все  уладится.  Турки заключили  мир.
Андреосси не  сумел помешать его  ратификации[134]. Бернадот  забыл, что он
родился  французом,  он вступил  в  союз  с русскими [135] . Эта  ошибочная
политика будет  поставлена ему в  вину; из-за этого в  один прекрасный день